Пленники подземного тайника

Махмута затрясло от презрения и отвращения. А Андрей наслаждался своими воспоминаниями. Он все говорил и говорил:

— Да, были времена… У-у-у! Как хорошо белые приняли меня! Я помог им поймать более двадцати коммунистов. В лесу прятались.

— Среди них был один комиссар. Большой комиссар. Жалко, успел пустить себе пулю в лоб.

— Не то я бы получил еще больше денег… Эх, проклятый кашель замучил…

— Агай, вам надо лечиться на свежем воздухе, под солнцем, на земле, — превозмогая отвращение, мягко сказал Махмут.

— Пещера погубила меня… Было время, знал агай, как жить! До всего доходили мои руки и ноги. Все горы, леса и тропы в этих краях я знал, как свои пять пальцев… А у моего отца, знаешь, сколько было земли? О скоте, я уже и не говорю. Считали не по головам, а только стадами! Эх, и молод же я был тогда!

— Подольше бы пожить в том раю!… Только белые ушли. Долго скитался я по чужим странам…

— Откуда же ты родом, агай?

— Тише! Называй меня «дядя Андрей». И смотри! При других не смей обращаться ко мне по-башкирски! Понял? Это я сейчас просто так… Захотелось, как в детстве…

А почему по-башкирски нельзя? Мы же с Шарифом разговариваем. О том, что ты башкир, не знают, что ли?

— Если бы не знали! Потому-то проклятый Зете и погубил меня. В первые годы, пока не спросит у меня о деревнях, о горах, о реках, он никогда из пещеры не выходил. А мне самому ни разу не разрешил, гад!

— А на что его разрешение? — вдруг спросил Махмут, забыв об осторожности.

Андрей вздрогнул, с испугом оглянулся, наклонился и дрожащим голосом проговорил:

— Щенок! За эти слова, знаешь, что будет?

Не только тебе, но из-за тебя и мне…

— Нет, дядя Андрей, не знаю. А что?

— «Не знаю!» Вы-то не знаете? Не вздумайте что-нибудь натворить! Я вас…

Заметив, что эти слова приняты Махмутом совсем хладнокровно, Андрей успокоился:

— А какие дела делаются на свете, вы знаете?

— До того, как попали сюда, знали. А что?

— Германия стала хозяином уже почти половины света! Об этом знаете?

— Ну до половины света еще далеко…

— А там, — Андрей показал пальцем наверх, — знают о том, что немцы скоро доберутся до них?

— А у нас с Германией договор о ненападении.

— «У нас!» Она еще вам покажет договор!

Но наши тоже ведь не лыком шиты!

— Что ты понимаешь, дурак? Ты же повторяешь то, что коммунисты болтают на собраниях.

— Почему на собраниях? Я радио слушаю, газеты читаю.

— Ты, молокосос, читаешь газеты?

Читал, пока к вам не попал.

— Смотри, какой ученый! Газеты читал!… — продолжительный кашель прервал слова Андрея. Махмут смотрел на него и думал: «А какую пользу принесет тебе война?» Но не спросил: не сердить, а как-то смягчить надо Андрея. Поэтому Махмут решил прикидываться наивным мальчишкой.

— Дядя Андрей, а как по-вашему, скоро война будет?

— Не так уж много осталось ждать. Совсем недолго! — глаза Андрея злобно блеснули. — И на нашей улице будет праздник… Должен же быть конец моим мучениям! Шестой год надрываюсь в этом проклятом подземелье!

— Придет этот счастливый день. Скоро придет!

Андрей размечтался:

— Я уже не тот дурак, каким был раньше.

Я буду умным! На что мне заводы да земля?

В приморском городе, где веют теплые ветры, открою два-три хороших ресторана! Спокойно, уютно, весело! Рядом свой доктор, собственные слуги. Своя автомашина, свой шофер. А капитала, добытого здесь, на это хватит.

От болтовни Андрея Махмут устал, глаза его закрывались.

— Спишь? — спросил Андрей обиженным голосом. — Ну спи! Горе! Сколько еще будешь лежать? Всю работу взвалили на меня одного.

А тут еще с животом что-то неладно. Постоянно болит, а отчего — не знаю, — Андрей потрогал ладонью живот, презрительно посмотрел в сторону Махмута и тихо удалился.

Махмут перевернулся на бок и задремал

Когда он проснулся, дверь была открыта. Рядом стоял Шариф. Увидев, что Махмут открыл глаза, Шариф радостно улыбнулся.

— Тебе легче? Да?

Махмут приподнялся. В первую минуту показалось, что он уже вполне здоров. Но тут же почувствовал, что еще очень слаб

— Это после температуры, — успокаивал его Шариф. -Еще раз поспишь, и все пройдет…

— Сколько дней ты пропадал?

— Двое с лишним суток. Сейчас ночь…

— Так идем же! Идем!

— Нет, уж, ты оставайся.

— Понимаю. А там… долго будешь?

— Шариф задумался:

— Часов пять поработать придется.

— Это долго. Могут заметить. Пока вода будет убывать, да пока будешь лазить по той мокрой трубе, понимаешь, сколько времени уйдет. Да и обратно…

— Нет. Я хотел сказать: всего пять часов.

— Это другое дело. Так бы и сказал.

— Не все ли равно? Часов-то у меня нет.

— Они у себя оставили.

— Часы… А на что они нужны? Без часов разве нельзя измерять время?

— Чем? Аршином? Да и аршина-то у нас нет, — горько усмехнулся Шариф.

— А голова-то у тебя есть?

— Голова-то, кажется, на месте. Но она, мне думается, не измерительный прибор.

— Наоборот, самый точнейший.

Ладно, лежи ты, я пошел.

— Погоди! Ты что? Думаешь, когда я пластинки проявляю, отцовские часы с собой таскаю? Или ходики со стены снимаю?

— Но ты же считаешь…

— Вот и ты считай. Только не торопясь.