Пленники Раздора

— Зачем ударил? — спросил оборотня и безмерно удивленный Смир.

— Пусть сам скажет, — ответил Лют и повернулся туда, где стоял, держась за подбитый глаз, Копыл. — Скажешь, за что получил?

Тот глядел на незрячего супротивника, как на припадочного:

— Сдурел?

— Нет. Слышал всё. Смир, ты ежели перстень ищешь, у него спроси, где пропажа.

Купец обратил удивленный взгляд на угрюмую троицу. Те переглянулись. Слишком быстро. И слишком испуганно.

Хран стоял, заложив руки за пояс, и глядел на троих мужчин. Обережник не вмешивался, будто оценивал произошедшее на какой‑то свой лад.

Копыл, не снискав ни в ком из попутчиков поддержки, зло отчеканил:

— Мне по роже дали и я же ещё виноватый? Совсем ошалели? Мы за дорогу серебром платили, не торгуясь!

— А ты не боись, — миролюбиво отозвался Лют. — Яви, чего там у тебя в заплечнике‑то. Я, ежели хочешь, тоже всё добро своё разложу, мне прятать нечего. Ну? Покажешь, что в мешке да на поясе?

Копыл снова обменялся взглядом с товарищами:

— Ничего показывать не стану, — сказал он твёрдо. — До города поедем. И там меня пущай к посаднику ведут — суд чинить. А покамест я тут по той же правде, по какой и вы все, странствую.

Лют усмехался открыто, не таясь.

— А за что по роже получил, скажешь?

Копыл глядел на него угрюмо и безмолвствовал.

— Чего молчишь? — оборотню, похоже, нравилась воцарившаяся на поляне тишина.

— У тебя слово к обидчику есть? — спросил устало Хран у избитого. — Ну?

— Нету, — выплюнул Копыл, держась за заплывший глаз. — Нету к нему слова. Посадник рассудит, кому в порубе сидеть.

— Посадник‑то рассудит, — насмешливо отозвался Лют, — только, ежели вам скрывать нечего, зачем до посадника терпеть? Я ведь и второй глаз ненароком подбить могу.

Лесана не представляла, какое усилие воли потребовалось Копылу, чтобы не кинуться на наглеца. Ей и самой хотелось ему врезать. Чего ещё затеял? Взбаламутил всех! На них теперь, как на скаженных глядеть будут. Удружил…

Тамир угрюмой тенью стоял по левое плечо оборотня и молчал. Вот чего язык‑то за зубами держит? Муж ведь! Хоть бы слово обронил! Девушку охватила глухая досада.

— Лют, — как можно мягче окликнула она «брата» и погладила по плечу, хотя больше всего хотелось отвесить тяжелую затрещину. — Ну что ты, что ты… вы уж простите, на него, бывает, находит.

Она старалась говорить виновато и ласково, хотя внутри всё клокотало от злости.

— А меня‑то чего прощать? — удивился Лют, которому, по всему видать, не хотелось так легко заканчивать свару. — В глаз он за дело получил. Кстати, перстень Смировский у него в котомке. Да и много другого занятного в кушак вшито.

Мужчины зашумели. Обозники знали друг друга давно и не первый раз путешествовали вместе, к Люту, Тамиру и Лесане они тоже привыкли и считали почти своими. Лесана стряпала и никого не обходила ласковым словом, Лют был, несмотря на своё калечье, добродушен и незлобив, умел развлечь беседой, а к неразговорчивости Тамира все привыкли, ибо видели за ней не нелюдимость, а ту самую привычку, когда слово — серебро, а молчание — золото. Зато троих хмурых чужаков, держащихся всю дорогу опричь прочих, подспудно недолюбливали.

Хран, нахмурился. Как обережник, ведущий обоз, именно он должен был закончить безобразную распрю. Поэтому он сказал:

— Копыл, к чему нам обиды? Покажи‑ка ты суму свою, коли скрывать нечего. Ежели Лют брешет, так я на него виру наложу. Куну серебряную. Чтобы языком впусте не трепал более. И тебе в ноги заставлю поклониться.

Копыл усмехнулся, глядя на супротивника, и сказал громко:

— Куна серебряная — не лишняя. А скрывать мне нечего.

— Нам тоже, — спокойно заверил Тамир.

У Лесаны ёкнуло сердце. Ишь, как уверен колдун в правоте Ходящего! Ей бы хоть толику его твёрдости. Нет, куну не жалко. Куна у них, конечно, была, но ведь не для того серебро припасали, чтобы за дурацкие выходки виру платить! Да и просто… противно. Жалобщики, как назло, самые поганые попались.

— Ну — ну, — весело сказал Лют, приобняв «сестру» за плечи. — Что ж ты скисла‑то? Не горюй.

«Убила бы стервеца!» — со злостью подумала девушка и шмыгнула носом, будто сглатывая накатившие слезы.

Пока обережница боролась с полыхающим в груди гневом, Копыл под бдительным надзором Храна принес из саней к костру свою котомку, ослабил и распустил горловину, открывая содержимое. Добра там было небогато: рубаха, порты, оборы, моток веревки и… Смиров перстень.

Увидев, как вытянулось лицо мужчины, Лесана поняла, что перстень стал для него такой же неожиданностью, как и для всех прочих, стоящих вокруг.

— Ну, что? Что там? — спросил Лют, незряче озираясь и ожидая ответа хоть от кого‑нибудь из замерших в молчании видоков.

— Перстень… — невозмутимо ответил Тамир.

— А то, — довольно ухмыльнулся оборотень. — Давай, Копыл, мою куну!

— Не знаю, откуда он тут! — яростно выкрикнул вор. — Я не брал!

Лесана, в общем‑то, была склонна ему верить. И волколака от этого хотелось прибить ещё пуще. Девушка взглянула на Тамира, но взгляд того был задумчив и устремлен не на Люта, который затеял безобразную свару, а на троих мужиков, против коих он исполчился.