Пленники старой Москвы

– Насчет квартиры и насчет того, что вокруг. Я поговорил с ним на тему электромагнитных полей. Он не исключил такого воздействия. В арсенале спецслужб, в том числе иностранных, такие практики есть. Однако после такого рода воздействия помимо остановки сердца в теле человека происходят необратимые процессы, которые при вскрытии нельзя не заметить. Не думаю, что судмедэксперт не обратил на это внимание. И наконец, главный его аргумент: кому нужны твои работяги?

– Я поняла. – Катерина ответила, как пионерка, с дежурной готовностью.

Картавин склонил голову, чтобы лучше видеть ее лицо.

– Решила, что я сливаюсь?

– Ты все логически объяснил. Теперь и я понимаю, что мои подозрения – глупость.

– Узнала имя продавца?

– Карасев Степан Эдуардович. Он – продавец, он же – хозяин.

Картавин взял телефон и записал его имя.

– Очень хорошо. Сегодня попрошу Жореса пробить этого мужика.

– Его имя Жорес? – догадалась Катерина.

– Разве я так сказал? – удивился Борис.

– Ты сказал: Жорес.

– Прокололся. – Он улыбнулся и внимательно посмотрел ей в глаза. – Это ты на меня так влияешь.

– Странное у него имя.

– Это – да, – согласился Картавин. – Надеюсь, ты поняла: я с тобой и никогда не сольюсь.

– Я надеюсь. – Катерина положила на стол обгоревший клочок бумаги. – Вот, что я нашла сегодня в квартире.

Картавин придвинул бумажку к себе.

– Где именно?

– В печке-голландке. Клочок лежал в куче пепла.

– В квартире сохранилась голландка?

– Ее нашли только сегодня. Сломали стенку, а там – печь.

– Вот оно что… – Борис вгляделся в блеклые буквы. – Значит, привет из прошлого? Когда, ты думаешь, печь заложили?

– В начале пятидесятых. Но не раньше пятьдесят второго года.

– Откуда такая точность?

– Соседка сказала. Она до пятьдесят второго года жила в этой квартире. Тогда печку еще использовали.

– Интересно… Написано перьевой ручкой «с нажимом», фиолетовыми чернилами. Чернила выцвели. Давненько такого не видел. Кажется, я разобрал, что здесь написано.

Катерина склонилась над столом и впилась глазами в бумажку. Картавин медленно прочитал:

– Б-а-т-р-а-х…

– И все?

– Слово «батрах» – латинскими буквами.

Она вытащила из сумочки телефон и нашла в Интернете все, что было связано с этим словом.

– Батрахос, по-гречески – лягушка. Батрахас – Мадридский аэропорт. Год открытия аэропорта тысяча девятьсот тридцать первый.

– Лягушка? Думаю, вряд ли… А вот аэропорт – интересно. Но в пятидесятых годах за границу почти не ездили.

– Написано латинскими буквами, – напомнила Катерина. Потом, заглянув в телефон, сверила название аэропорта с надписью на бумажке. – Нет!

– Что – нет? – поинтересовался Картавин.

– Не аэропорт.

– Почему?

– В испанской транскрипции звук «х» в этом слове пишется через латинскую «джей». А здесь, – она коснулась обгорелой бумажки. – Здесь написано через «кей» и «эйч».

– А кто сказал, что писал испанец?

– Скорее всего – это латынь. – Катерина засомневалась – Значит, лягушка здесь ни при чем?

– А что, если этот листок из детской тетрадки? Получил двойку и сжег в печке. Мало ли детей учат латынь?

– Мало. Среди моих знакомых таких точно нет.

Борис улыбнулся и похлопал ее по руке.

– Глупость сморозил. Хотел сказать: раньше учили.

– В пятидесятых годах – вряд ли.

– Значит – аэропорт, – заключил Картавин. – Перед войной много наших воевали в Испании. В том числе – летчики.

– Не годится.

– Почему? – Борис нисколько не обиделся за то, что она забраковала его версию.

– Летчики воевали там до Великой Отечественной. После этого нашу голландку тысячу раз топили. Бумаги жгли перед тем, как заложить ее кирпичом.

– Значит – лягушка, – легко согласился Картавин.

Глядя в его серьезное, сосредоточенное лицо, Катерина вдруг рассмеялась.

– Прости меня.

– За что?

– Все это глупости.

– Возможно, не такие это и глупости. – Он забарабанил пальцами по столешнице, как будто собирался сказать то, чего не хотел. – Послушай… Продай ты эту квартиру.

– Может, и продам. – Катерина растерянно огляделась. – Что ж… Мне нужно идти.

– Я сказал то, что тебе не понравилось?

– Да нет…

– Вижу, что врешь.

Глядя куда-то в сторону, Катерина сказала низким голосом, похожим на глухие рыдания:

– Послушай, Борис… Мне сорок четыре… Ты думаешь, легко признаться в том, что я ни на что не годна?

– Я как раз не это имел в виду, – расстроившись, Борис покраснел.

– Видишь, как вышло… Что бы я ни сделала… Куда бы ни влезла – одни ошибки. Брак – ошибка, работу потеряла – ошибка, квартиру выбрала – снова ошиблась. Чувствуешь, к чему дело идет?

– К чему?

– Вся моя жизнь – одна сплошная ошибка.

– Зачем же впадать в крайности. – Помолчав, Картавин решился спросить: – Ты сказала, что ошиблась, когда вышла замуж за Трубникова. Почему?

– У нас нет и уже не будет детей. Какой смысл в этом браке?

– Ты слишком строго себя судишь.

– Я себя не сужу, – она отвернулась и вытерла рукой набежавшие слезы. – Я эгоистка.

– Это я знаю, – улыбнулся Борис. – Эгоистка. Еще какая!

– Не говори со мной, как с ребенком. – Она встала и забрала со стола бумажный клочок. – Сейчас мне правда нужно идти.

– Тебя подвезти? Куда?

– Спасибо, не надо. К соседке иду. Она живет в соседней квартире.