Пленники замкнутой бесконечности

Вначале по пологому ущелью идти было легко. Дно было ровным и твердым. Гай, казалось, потерял бдительность, он забегал вперёд, возвращался, снова убегал. Пёс даже позволял себе изредка гавкать, призывая хозяина идти быстрей.

– Силы береги, – кричал ему Айгур, но пёс не слушал, ему было радостно и привольно.

Айгур понял, что Гай не чувствует близости людей и животных.

Вскоре на их пути стали встречаться языки каменных осыпей. Айгур перепрыгивал с одного большого валуна на другой. Гаю пришлось поубавить свой первоначальный пыл. Он тяжело дышал, высунув длинный розовый язык, пробираясь через каменные преграды. А дальше стало ещё труднее – подъём пошёл круче, и Гай совсем запыхался.

К середине дня они подошли к развилке. Перед тем, как принять решение, по какому рукаву ущелья идти, устроили привал.

– Ну, что? – спросил Айгур, когда они поели копченой козлятины и попили ключевой воды, взятой из ручья. – Куда направимся – направо или налево?

Гай склонил голову набок, бросив на Айгура вполне осмысленный взгляд. Потом, сделав выбор, повернулся и решительно двинулся направо. Айгур улыбнулся и пошёл следом.

В этот день они поднялись на половину высоты Голубых Гор. Вторая половина пути обещала быть трудной: горы стали круче, а на вершинах белели гигантские шапки снега. Айгур никогда не видел столько снега. В долине его выпадало мало, и лежал он недолго, раздуваемый ветром по всей поверхности земли и очень быстро превращаемый солнечными лучами в лужи. В некоторые зимы снега вообще не бывало: небо серело и на землю падали мелкие льдинки. Падали и тут же таяли.

С наступлением темноты заметно похолодало. Выбирая место для ночлега, Айгур осматривался в поисках, хоть какого-нибудь, топлива, но ничего подходящего не находил; в местах, где они оказались, практически, не было растительности – ничего, кроме мха-лишайника. Лишь изредка попадались чахлые кустики с длинными острыми шипами, прочно вцепившиеся в трещины скал. Такое топливо для костра совершенно не годилось – тонкие веточки сгорят вместе с шипами за пару мгновений, не дав тепла. Но, невзирая на ночную прохладу, разводить костер из дров захваченных у подножья гор Айгур не стал, решил поберечь скудные запасы топлива на будущее. Предстоящая ночёвка на перевале обещала быть куда более суровой, чем эта. И путь до неё виделся нелегким. Там, впереди, путников поджидали снег, холод и пронизывающий ледяной ветер.

Гаю мороз был не страшен: его густая шерсть не давала холоду добраться до тела. Пёс позволил Айгуру тесно к нему прижаться, и запустить озябшие пальцы в меховую шубу. Так, согревая друг друга, они скоротали свою первую ночь в горах.

Под утро окоченевший Айгур поднялся и принялся плясать, разминая закоченевшие руки и ноги, разгоняя кровь по телу. Он приседал и подпрыгивал, размахивал руками, крутил головой, крякал. Гай недоумённо наблюдал за движениями хозяина, потом, решив, что Айгур решил с ним поиграть, запрыгал вокруг него и весело залаял. Этот лай мог напугать кого угодно – он был глухой и басовитый, как у всех крупных собак. А Гай был не просто крупным псом, он был гигантом среди своих собратьев.

Позавтракав так же скудно, как и поужинали, но, спалив, всё же, несколько бревёшек, чтобы вскипятить чаю, они снова отправились в путь.

Айгур поражался тишине, царившей в горной стране. Тишина была полной: ни пения птиц, ни тарахтения насекомых, ни завывания ветра в скалах – ничего, полное безмолвие. Горный воздух, лишенный ароматов земли был чист и свеж. Солнце взошло, и стало теплее.

Ущелье закончилось, распавшись на множество узких извилистых расщелин. В расщелинах было темно, туда ещё не проникли лучи первого солнца. Крутые стены поросли странным бурым длинноворсным мхом, похожим на ковер, сотканный из неисчислимого множества длинных и тонких крысиных хвостов. Айгур такого мха никогда не видал. Он подошёл к стене и потрогал мох рукой: он оказался теплым и сухим.

Неожиданно крысиные хвосты вздрогнули и заструились по пальцам Айгура, закручиваясь вокруг них. Ковер ожил, зашевелился. Парень резко отдернул руку, но не тут-то было – мох держал крепко. Хвостики удлинялись, превращаясь в подобие тонких и гибких прутиков, оплетали руки и ноги Айгура, прижимали его к скале. Пальцы левой руки ещё не были оплетены мхом, Айгур попытался вытащить из-за пояса нож, но не дотянулся до ножен, он был скован по рукам и ногам. Несколько жёстких побегов обвились вокруг шеи, кузнец стал задыхаться, мысли его путались от удушья. К тому же он ощущал сильное жжение на обнаженных участках кожи – мох-убийца сосал кровь, впрыскивая в раны свой ядовитый сок.

Гай метался перед гибнущим хозяином, и надрывно лаял, не зная, как тому помочь. А прутики всё удлинялись, они пытались дотянуться и до собачьих лап.

Спасти Айгура могло только чудо, и это чудо свершилось.

Неожиданно смертоносные ростки понемногу стали ослаблять хватку и, вскоре, безвольно повисли, подрагивая и медленно втягиваясь в скалу. Освобожденный Айгур упал на дно расщелины и на четвереньках пополз к выходу из неё. Добравшись до безопасного места, он распластался на каменистой тропе и долго лежал, судорожно глотая воздух. Верный Гай стоял рядом, повизгивал и лизал руки хозяина, исполосованные ожогами и сочащиеся кровью.

Отдышавшись, Айгур сел на камень и стал осматривать себя. Крысиные хвосты обожгли не только кисти рук и шею. Они заползли за шиворот, в разрез рубахи, в рукава. Везде, где они прикасались, багровели следы ожогов-укусов. Кожа вокруг них воспалилась и опухла. Такие ожоги возникали, если порежешься ядовитой травой, которая росла в некоторых местах в пойме Йяки. Если не смазать лечебной мазью, болели они долго, гноились. К счастью для Айгура, Лиэна положила в его заплечный мешок медный пузырек с этой мазью – вдруг пригодится в дороге. Вот и пригодилось народное снадобье…

– Вот, же, недоумок, – бурчал себе под нос Айгур, смазывая ожоги мазью. – Ведь сказывали охотники, глубоко забредавшие в леса, но никогда не доходившие до предгорья Голубых скал: «В лесах много дичи и мало крупных хищников. Разве что лисицы. А вот в горах какие звери водятся, то нам неведомо. Да и на что нам горы, если в лесах всякой живности полно!». Ведь всё правильно они говорили – никто не знает, какие опасности человека в горах подстерегают. А я… давай хватать, что не попадя! Осторожным надо быть…

Закончив обработку ожогов, Айгур принялся размышлять о своём чудесном спасении. То ли насытился этот неведомый зверь его кровью, то ли не понравилась она ему… Парень хмуро взглянул на опасную расщелину. Один из её склонов, тот самый, у которого Айгур едва не расстался с жизнью, был ярко освещён лучами солнца, другой утопал в тени. Крысиные хвосты на солнечном склоне сжались до размеров мышиных хвостиков. Может быть, эти твари боятся солнечного света? Чтобы подтвердить свою догадку, он подошел к скале и поворошил ужавшиеся ростки ножом, рукой прикасаться к ним опасался. Ростки не шевелились, свисали вниз мёртвыми бурыми и совершенно не опасными на вид веревочками. Айгур опасливо приблизился к теневому склону и протянул руку с ножом ко мху – смертоносные щупальца потянулись навстречу. Все стало, более или менее, понятным.

Стены всех расщелин были покрыты этим живым хищным мхом, а другого пути вперед не было, спускаться и искать новую дорогу не хотелось. Айгур решился. Осторожно, стараясь держаться солнечной стороны, он пошёл вперед, придерживая Гая за ошейник. Впрочем, пес и сам, напуганный происшедшим, жался к бедру хозяина.

Скоро заросли мха-убийцы закончились, отвесные стены стояли голые, как речные валуны-окатыши. Дно расщелины стало расширяться, превращаясь, по мере их продвижения, в каменистое плато. Ожоги горели и чесались, Айгура слегка лихорадило, но он старался не обращать внимания на недомогание, и это у него почти получалось.

Вдруг Айгур увидел змею. Гадина лежала, свернувшись на плоском камне, и грелась на солнышке. Это была очень большая особь – наверное, не меньше трёх – трёх с половиной метров. Яркие жёлтые и оранжевые пятна по бокам длинного чешуйчатого тела змеи говорили о её ядовитости. Обойдя опасную тварь стороной, путники пошли дальше. Но вскоре встретили еще одну, а потом сразу несколько рептилий. Змеи, не мигая, глядели на непрошенных гостей и злобно шипели. Айгур не боялся змей, он знал, что они нападают, лишь защищаясь, если посчитают, что им угрожает опасность. Главное – близко не подходить и не делать резких движений. Однако змей было так много, что идти по этому маршруту дальше было бы слишком опасно. Поэтому путникам пришлось вернуться и, сделав большой крюк в сторону, опуститься на несколько метров ниже достигнутой отметки.

Дорогу часто пересекали трещины и разломы. Некоторые из трещин человек и пёс перепрыгивали, некоторые – более широкие – приходилось обходить, уклоняясь от намеченного маршрута. Иногда они поднимались, приближаясь к перевалу, иногда опускались, удаляясь от него. Порою приходилось карабкаться по практически отвесным скалам, так как иного пути попросту не было. Айгур удивлялся легкости, с которой он брал, казалось бы, непреодолимые высоты. Житель долины, никогда доселе не бывавший в горах, Айгур не испытывал страха перед кручами и бездонными пропастями, И то и другое казалось ему привычным, каким-то обыденным.

Наверное, сказывался приобретённый за небольшое время опыт пребывания в горах… Поднимаясь на очередной уступ, он, словно бы, помнил каждую трещинку, каждый выступ в монолитном камне. Айгур интуитивно понимал, благодаря некоему неведомому чувству, что вот эта трещина достаточно глубока и что в неё можно без опаски вставить пальцы и, цепко ухватившись, подтянуться. Что она не раскрошится, выдержит вес его тела. А, вот, на этот выступ можно поставить ногу, перевести дыхание и осмотреться в поисках следующей естественной ступеньки, не опасаясь сорваться с кручи.

Поднявшись на уступ, он на длинной веревке, один конец которой был привязан к его поясу, а второй к шлейке навьюченного Гая, поднимал и пса и поклажу. Пожалуй, эта часть подъёма на гору была более тяжёлой, чем само скалолазание.

Наконец, когда солнце уже садилось, они снова выбрались на более или менее пологий участок гор. Наученный горьким опытом общения с мхами-убийцами, Айгур решил пораньше определиться с ночлегом.

Небольшую сухую пещерку они нашли быстро. На стенах пещерки ничего не росло, змей поблизости тоже не было видно. Айгур развел огонь у входа, сварил похлебку. Поужинали, и Айгур уснул – как в пропасть провалился. Он спал неспокойно, стонал и что-то бормотал во сне. Гай насторожённо поглядывал на хозяина, не спал, охранял его сон.

Утром Айгур почувствовал себя совершенно разбитым и не отдохнувшим, но боль и жжение утихли. Восхождение можно было продолжать.

Айгура влекло к вершине. Страстное желание увидеть то, что скрывалось за грядой скал, придавало ему сил.

Сегодня они прошли больше, чем вчера, и добрались до снежных шапок. Сначала им попадались ямы, заполненные снегом, да сугробы с подветренной стороны скал. Потом голых каменных скал становилось всё меньше и меньше и, наконец, снег лёг сплошным ковром, заполнив белизной всё пространство. От этой белизны было больно глазам.

Айгур понимал, что перевал где-то близко, но его не было видно из-за плотного вязкого тумана, укутавшего вершины Голубых Гор.

Гай шумно радовался снегу, барахтался в нем, резвился, как щенок. Заваливался на спину, зарывался в снег с головой. Фыркал и громко лаял.

Айгур радости пса не разделял. Он понимал, что снег, спрятавший землю от его взора, таил много опасностей. Ступая на снежный наст нельзя было с точностью знать: что под ногой – скала или бездонная пропасть.

Но они шли и шли, не думая об опасности, с каждым шагом приближаясь к перевалу. Войдя в туман, чуть не потерялись в нём. Они едва не сбились с пути, но у Айгура был ориентир – он знал, что всё время должен подниматься вверх, а не спускаться вниз, и он поднимался. Ночь не наступала. Солнца не было видно – ни первого, ни второго, – они оба спрятались в тумане. А небо вдруг стало розовым. Таким же розовым был и снег под ногами. Всё вокруг стало розовым, и юноша растерялся: он уже не понимал – поднимается он или спускается. Айгур словно утонул в розовом киселе. У него кружилась голова, и тошнило.

Он, в изнеможении, опустился на снег и закрыл глаза.

Так бы и сидел тут, пока не замёрз, но выручил Гай. Обеспокоенный тем, что хозяин отстал, он громко залаял, и горбун увидел, как в розовом тумане возник тёмный силуэт друга. В отличие от человека, пёс прекрасно знал, куда нужно идти, ему для этого не нужно было видеть дорогу, он шёл в заданном направлении, положившись на свой собачий инстинкт. Айгур встал и, борясь с тошнотой и головокружением, побрёл вперед, стараясь не упустить из вида тёмное пятно.

Вскоре они вышли из розового тумана и оказались в десятке метров от гребня перевала.

Солнца на небе почему-то не наблюдалось. Ни одного. Небо же было изумительно синим. Не таким тёмным, как ночное небо долины, и не таким бледно-голубым, как дневное, а ярко-синим, как глаза Лиэны…

Прямо над головой Айгура сверкала радужная дорожка, делящая небо на две равные половины. Дорожка уходила вдаль в обе стороны, и концов её не было видно – они истончались и исчезали в бесконечной синеве неба. Внизу, под радужной дорожкой из ставшего вдруг молочно-белым тумана торчали голубые пики горных вершин, сливались с туманом белые седловины перевалов.

Айгур стоял на границе двух миров и не решался сделать первый шаг. Сзади был его мир – неправильный, несправедливый, но родной и, более-менее, понятный. В нём прошло его детство. В нём он жил, радовался, когда ему было хорошо, печалился, когда приходила беда. В нём, в его мире, ждала его Лиэна. Она любила его. Ей было всё равно, достигнет он цели своего путешествия, или вернётся ни с чем. Только бы вернулся. Пусть уставшим и покалеченным, но живым.

Он был очень нужен ей, и она была нужна Айгуру.