Пленница греха

Но как ни плохо ему было сейчас, он успел заметить, что сильно возбужден. Он был тверд, как дуб. Особенность его недуга заключалась в том, что тело его продолжало реагировать на внешние раздражители, как тело нормального двадцатипятилетнего мужчины.

— Гидеон, ты в порядке?

— Да.

Он лгал.

Сквозь задернутые шторы в комнату проникал солнечный свет. Зашуршали простыни — она приподнялась на колени. Чертовски многозначительный звук. Желание бурлило в крови, настойчиво требуя утоления, и зов желания отчасти заглушил воющих в его голове демонов. Он даже не знал, что сейчас терзало его сильнее — желание или демоны.

— Я не верю тебе.

Матрас прогнулся — она подвинулась ближе к нему. Затем — да поможет ему Бог — жаркое прикосновение ее руки к напряженной спине.

Он замер, напрягся еще сильнее, борясь с желанием опрокинуть ее на спину и утолить ненасытное желание.

— Ты что, не знаешь, что меня не надо трогать? — процедил он сквозь зубы.

— Я знаю, что ты провел ночь, лежа в моих объятиях, — тихо произнесла она, не убирая, черт ее побери, руки.

Его прошиб холодный пот. Теперь там, где она касалась его, возникло целое озеро жара, и это озеро просачивалось в кровь, доводя ее чуть ли не до кипения.

— Я спал, — прорычал он, наслаждаясь ее прикосновением и ненавидя его.

— Я знаю, — терпеливо сказала она, поглаживая его спину медленными круговыми движениями.

Она искушала его, провоцировала. Мучила. Член его дрожал от желания оказаться в ней.

— Проблема в твоей голове, а не в твоем теле, — сказала Чариз.

Как могла она говорить так спокойно, когда он был на грани срыва?

Надо бежать от нее, пока не поздно. Гидеон вскочил и обернулся к ней:

— Я знаю. Но то, что чувствую, не плод моего воображения. Господи, Чариз, если бы я мог…

Он замолчал и судорожно втянул в себя воздух.

Чариз побледнела. Она опустилась на колени на смятые простыни в этой своей соблазнительной ночной рубашке. Гидеон упорно старался не замечать, как упирается ее грудь в прозрачный шелк. Он потерпел поражение. Глаза его пировали на этих роскошных округлостях. Рот наполнился слюной. Он сжимал и разжимал кулаки, только бы не схватить ее.

— Неужели ты не понимаешь, что это означает? — спросила Чариз, словно не замечая его нетерпения.

Голос ее перекрывал громкий стук его сердца. Он почти не слышал ее. Может, он пропустил что-то из того, что она сказала, пока пялился на нее как взбудораженный подросток?

— Гидеон?

Он повернулся и распахнул шкаф.

Теперь, когда она не притрагивалась к нему, желание грозило одержать над ним верх.

Гидеон нащупал то, что хотел, и, повернувшись к Чариз, швырнул ей желтую пелерину.

— Ты замерзла.

Чариз поймала накидку и вопросительно посмотрела на него. Надежды его оказались напрасными — она не стала прикрывать свое тело.

Проклятие, за окном февраль. Неужели у этой женщины нет ни капли здравого смысла? Сквозь шум в ушах он пытался сконцентрироваться на том, что она говорила.

— …и тогда ты свободен.

— Свободен?

Ее нежные розовые губы сложились в узкую, полоску.

— Ты слушаешь?

Вверх по спине пополз жар. Он заставил себя уставиться на картину на стене. Безобидный пейзаж. Но он его не видел. Перед глазами стояла Чариз, какой он увидел ее, проснувшись: розовая, со слегка встрепанными после сна волосами.

— Конечно, слушаю.

Она хмыкнула, выражая сомнение. Он не мог сопротивляться желанию смотреть на нее. Но, поддавшись искушению, тут же об этом пожалел. Она стояла на коленях на кровати перед ним и была слишком доступна.

— Это важно, — сказала она.

— Что?

Она перестала улыбаться.

— Когда ты забываешься, то становишься свободным.

Гидеон нахмурился.

— Я никогда не забываюсь.

— Нет, забываешься. Ты забываешься, когда дерешься, забываешься во сне. Возможно, если бы ты сильно хотел, мог бы забыться в…

— В хорошем сексе? — закончил он за нее с сарказмом. В нем опять заговорило отчаяние. — В Лондоне кто только из врачей не ковырялся в моей голове. И ни один не предложил лечение сексом. Возможно, им следовало бы подумать над таким способом лечения. Даже если бы метод не сработал, пациенты не были бы на них в обиде. Ты, черт возьми, прикроешься наконец? — сорвался он на крик.

Чариз подняла пелерину и демонстративно бросила ее на пол.

— Нет.

Плавно она присела на бок, изящно вытянув ноги. Будь перед ним более опытная женщина, он бы решил, что это особая уловка, прием обольщения.

Он не будет на нее смотреть. Он не будет на нее смотреть.

Но он не мог отвести от нее глаз.

Рубашка задралась, обнажив узкие лодыжки и точеные икры. Позапрошлой ночью он скользнул между этими стройными ногами и…

В сознании его словно со стуком захлопнулась дверь перед этими воспоминаниями. Он причинил ей боль и опозорился. Он не смог бы пройти через все это вновь даже за все золото мира.

Чариз опустила ноги на пол и встала. По-прежнему с искушающей медлительностью. Увы, подол рубашки закрыл босую ногу. Но, да поможет ему Бог, один вид ее пальца на ноге, такого розового и совершенного, заставлял его думать о жарких схватках и мятых простынях.