Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

— У вас все? — снова спросил судья, и Горчаков упрямо ответил: — Нет, еще немного…

Опять была пауза. Наверно, короткая, но в суде, да в такие еще минуты, даже короткая кажется вечностью. Похоже, в самый последний момент он засомневался: стоит ли? нужно ли продолжать? к чему эта исповедь — в переполненном зале, перед чужими людьми?

Махнул рукой: была — не была…

— Вы, возможно, подумали: хочет Горчаков уйти от ответа. Но ведь мне все равно за что сидеть, срок примерно один — что за ларек, что за Валерку. Если за него, то не жалко. За него отсижу с удовольствием, хотя вам, наверно, это слышать смешно. Да, с удовольствием, потому что за дело… Хочу правды, вот чего я хочу. Мила мне как-то сказала: «Зачем искать правду у чужих людей, если мы не можем ее найти в своей семье?» Ну, с Валеркой у нас общей семьи нет, это во-первых. А во-вторых, правда нужна мне самому, а не вам и не кому-то еще. Конечно, вы спросите: почему не говорил про все это раньше? Думаю, вы поймете. А не поймете, — что ж, судите за ларек, в претензии я не буду. К нарам привык, трудом не испугаешь. Только бы Мила дождалась. Если любит, конечно…

— Люблю! — бесстрашно выкрикнули из зала.

— Теперь все, — сказал Горчаков и сел.

Вот каким оно было, это последнее слово, и другого такого мне ни разу услышать не довелось.

Лет тридцать назад я уже как-то рассказывал про эту историю, и, повинуясь жестким цензурным правилам, которые никто не мог обойти, пришлось для нее сочинить лучезарный конец. Нечто в жанре рождественской пасторали. Хэппи-энд по-голливудски, но на советский манер. Как принял, естественно, суд во внимание Васькину исповедь, как был терпелив и внимателен, сколь гуманным и милосердным оказалось судейское благоволение, как под свадебный марш пошла в сладкую жизнь пара счастливых советских людей — достойные этой жизни молодожены. Поистине уникальная, драматичнейшая история превратилась в лубок.

Пора вернуться к постылой реальности.

Все, что написано выше, было вкратце рассказано и тогда, и рассказ этот истине соответствовал. Но лишь до сих пор… Теперь, наконец, не будет с правдой в разладе и то, о чем расскажу дальше. Расскажу, как было, а не как должно было быть по лекалам соцреализма.

Исповедь Горчакова произвела на меня, помню, сильное впечатление, и почему-то мне показалось, что такое же произвела на судью. Святая наивность подхлестнула воображение. Я тут же сочинил — сам для себя, — как непременно поступит судья. Вместо приговора он, конечно же, вынесет определение — возвратит дело для нового следствия, чтобы проверить всю ту информацию, которая только что прозвучала в последнем слове Василия Горчакова.

Представить себе какой-то иной выход я просто не мог. Этот был лучшим из всех возможных. Справедливым и честным. Но был у него и минус: Горчаков в таком случае сразу же оказался бы снова в руках прокуратуры, где участие адвоката, даже просто свидание с обвиняемым, по тогдашним законам исключалось категорически. Оставался единственный шанс — поговорить с ним, хотя бы и наспех, прямо сейчас, пока судьи еще не вернулись из совещательной комнаты. Тем более что остался один важный вопрос, на который сам Горчаков в своем очень подробном рассказе ответа так и не дал.

В обвинительном заключении было сказано, что он холост. А из последнего слова с очевидностью вытекало, что с Милой, как принято до сих пор выражаться, они «расписались». Для преступления, в котором его обвиняли, никакого значения эта маленькая деталь не имела, при новом же следствии — я нисколько не сомневался, что новое будет — она станет едва ли не главной.

— Нет, все правильно, — огорошил меня Горчаков. — Никто ничего не напутал. Свадьба не состоялась. — Он увидел, с какой миной я встретил это его сообщение, но интригу не закрутил, играть в прятки не стал, ибо времени у нас для беседы и так было в обрез. — Уже и машину нам подогнали, чтобы всем ехать в загс, и тут мне Милка вдруг говорит: «Я вижу, что с тобою творится. Ты же сам на себя не похож. Не будет у нас с тобой жизни, отбой!» Так и не расписались. Ну, а потом, на холодную голову, когда и я отошел, и она, тут как раз на меня сигареты повесили, так что все — одно к одному. Складненько так получилось. Что-то есть в этом, правда?

Не думаю, чтобы он ждал от меня ответа. Да и каким мог бы он быть? Речь Горчакова, живость ума, стиль разговора никак не вязались с обликом хулигана — таким, каким он представал со страниц уголовного дела. Я пытался осмыслить то, что он мне рассказал, но Горчаков прервал мои размышления еще одной, совсем неожиданной, версией.

— По-моему, это Валерка и вывел ментов на меня. У них провал, раскрыть кражу не могут, а он с ними впритирку. Всегда на подхвате. Намекнул… Те сразу и ухватились. Все, получилось, довольны — и он, и менты. Вам так не кажется?

Почему бы и нет? — подумалось мне. Правда, этот Валерка, хоть и промелькнул предо мной скособоченным ликом всего-навсего на мгновенье, не показался таким уж чудовищем: плюгавенький, перепуганный, вполне благонравный с виду. В чем-то даже и симпатичный.