Плещут холодные волны. Роман

- Ой, Павлик! - тихо вскрикнула она, словно испугавшись Павла, сразу вся затрепетав.

- Оксана! - бросился к ней Павло. - А ты чего здесь?

- Меня не взяли. Я тут остаюсь, - тихо, словно провинившись в чем-то, прошептала Оксана.

- Тогда я тебя возьму. Собирайся!

- Не могу, Павлик. Не могу…

- Почему? - Павло искоса взглянул на Момота.

- Я все тебе объясню. Потом. Там уже матросы мины закладывают, - Оксана показала в темную глубину гулкого подвала.

- Наркоз! - властно приказал Павло.

- Что вы делаете? Боже мой! - воскликнул Крайнюк и сразу побледнел, покрылся холодным потом.

- Рану нужно вычистить, а у вас сердце слабое. Это очень больно, - спокойно объяснил Павло и прибавил: - Не делайте глупостей, Петро Степанович. Тут мы над вами старшие.

Крайнюк вдыхал холодящие острые запахи и все глубже и глубже проваливался куда-то, где было так тихо и дремотно, что сразу пропал и бешеный грохот, и надоедливое завывание бомб. Огромная тишина звенела вокруг, словно на морском дне.

Операцию делал Павло. Момот подавал ему инструменты, иногда вполголоса что-либо советовал. Им помогала Оксана, опустив полные слез глаза.

На улице противно завыло, и где-то рядом разорвался дальнобойный снаряд. Пол задрожал и, казалось, пошатнулся, словно палуба в шторм. Момот вздрогнул и чуть не выронил из рук кровоостанавливающий зажим. Павло косо взглянул на него:

- Не дело так.

- Как?

- Ну, бояться.

- Не могу. Нервы сдали… - оправдывался Момот.

- Нервы, - заметил Павло, продолжая операцию. - А если операция на корабле, в шторм? Такая качка, что хирурга держат два огромных матроса, чтобы он не упал. И он оперирует.

Момот сухо кашлянул сквозь маску, ничего не ответил.

Рану зашили, хорошо и надежно забинтовали, не надеясь на то, что следующая перевязка будет скоро.

Павло сорвал маску, прозрачные резиновые перчатки и вышел в коридор.

Прокоп Журба уже держал наготове свернутую папиросу и зажженный от кремня фитиль. Фитиль, смоченный заблаговременно марганцовкой, был сухим и хорошо горел.

Павло жадно затянулся, вытер ладонью пот со лба.

Из операционной вышел Момот. Он вынес большой таз, в котором среди окровавленных бинтов лежала желтая рука Крайнюка, отрезанная выше локтя. Павло нервно передернул плечами и отвернулся. Краем глаза он продолжал наблюдать, как Момот поставил таз на землю, насыпал в него белой хлорки, накрыл фанеркой и побрел в дальний темный конец коридора.

Заброда бросил недокуренную папиросу в урну и вошел в операционную. Оксана плакала, склонившись над головой Крайнюка. Павло нащупал пульс раненого, взглянул на часы и тихо произнес:

- Пора.

- Павлуша, - бросилась ему на грудь Оксана и горячо поцеловала.

Он гладил огрубевшей жесткой ладонью душистые волосы, целовал заплаканные глаза и горячие нежные губы.

- Почему ты не уехала с госпиталем, я ведь все устроил? - спросил после долгого молчания Заброда.

- Меня оставили здесь.

- Тебя? - удивился Павло. - А что ты можешь?

- Ох, Павлик, я все могу. Ты не смотри, что я девушка. Я сразу пойду в типографию.

- Кто тебя оставил?

- Багрий. Комитет обороны… Ольга…

- И ты дала согласие?

- Дала.

- А он, Момот?

- И он. Уже и документы выдали. Он должен сейчас переодеться. Матросы заложат тут мины. Ты не беспокойся. Я буду беречь себя. Для нашего счастья, Павлуша. И ничего не думай такого… Мы же будем вместе. И мама, и Ольга, и Грицько… А ты разыщешь на Кавказе отца и все, абсолютно все ему расскажешь. Ладно, Павлик? Милый мой… любимый мой… Только береги себя там, в море.

Наверху гремело и дрожало, словно треснула земля, выбросив на поверхность груды горячего камня.

В двери стоял Прокоп Журба.

- Что тебе? - недовольно спросил Павло.

- Там, в долине, батальон бригады Жидилова уже занимает оборону. Мы можем опоздать. Снаряды ложатся возле нас…

- Прощай, Оксана, - тихо сказал Павло, глотая комок в горле.

- Ой, мамочка! - бросилась к нему на грудь Оксана и замерла, словно хотела слиться с ним воедино, словно хотела преградить ему путь своим телом, чтобы он не бросал ее, не уходил в беспокойное море. И все целовала и целовала в губы, в брови, в лоб, не давая и слова выговорить.

- Прощай, - легонько отстранил ее Павло.

Вместе с Прокопом они вынесли Крайнюка, положили в кузов, подстелив старый матрац под носилки.

- Гони! - крикнул шоферу Павло, вскочив на подножку.

Долго еще он видел Оксану, стоявшую у дороги, одинокую, безмолвную, прижимающую к груди загорелые руки. А потом ветер нагнал ему на глаза слезы - и стройная девичья фигура начала двоиться, расплылась в каком-то тумане.

- Зазноба? - серьезно спросил шофер.

- Молчи! - прикрикнул на него Павло.

Шофер понимающе закивал головой и тихо замурлыкал песню. Он и не пел, а только выговаривал нараспев:

Возле мыса Херсонеса
Полюбилась мне вода.
Севастополь и Одесса -
Это чудо-города…

Они добрались до Севастополя, и тут их сразу же обдало адским огнем пожара, окутало едким дымом, что стлался вокруг, выедая глаза.