Плещут холодные волны

Все спят крепко, дышат ровно и глубоко, только Варка не может сомкнуть глаз, все сторожит их сон. А что, если опять налетит? Или начнет обстреливать из пушек? Не успеют же и проснуться. А так она всех разбудит. Да и какая мать заснула бы в такую ночь, когда вся семья собралась в отчем доме и отдыхает. Она должна беречь их сон, раз сама собрала всех сюда, силой созвала.

За окнами медленно уплывает длинная декабрьская ночь. Воет холодный ветер, и море гневно ревет и стонет, разбиваясь о каменные берега. Варвара отодвинула занавеску, чтоб было видно бухту и море. Везде темно. Ни огонька, ни искорки в окнах.

Варвара слушает ночь, склонившись то к изголовью детей, то возле мужа. Одному поправит съехавшее на пол одеяло, другому подушку приподнимет, чтобы удобнее лежала голова. А сама как струна, готовая зазвенеть от малейшего шороха. На то она и мать. Пусть они поспят, а она уж как-нибудь и так перебьется. Матросы же в окопах не спят.

Варка иногда слышит приносимый ветром с фронта гулкий стук крупнокалиберных пулеметов, словно кто-то пробегает вдоль забора и пересчитывает палкой весь штакетник. Иногда ударит орудие, глухо, словно большой камень оторвался на вершине и покатился в пропасть, разбудив сонные горы, сметая все на своем пути. Минометов здесь не слыхать. Они бьют где-то далеко, за горами. Лишь только угадывается их сплошной смутный гул. Словно глубоко в море клокочет шторм.

Там, на фронте, время от времени вспыхивают ракеты, потому что немцы боятся матросов и ночью. А когда ракеты гаснут, над горами полыхают огни пушек и пулеметов. Они качаются вдоль горизонта, словно мираж, и не угасают всю ночь. Их тревожные вспышки долетают и сюда, на Корабельную сторону, играют тусклым и холодным блеском в доме Горностаев. Вон засветилась на столе хрустальная вазочка с яркими бессмертниками и вмиг погасла. Потом желтая волна скользнула по застекленным фотографиям, висящим вдоль стен, напротив окон. На какое-то мгновение зажглись зеленоватым блеском старые часы Платона со стальным брелочком, висящие на коврике возле кровати.

Который теперь час? Варка наклоняется над часами и, тихо вздохнув, будит мужа:

— Платоша! Слышь-ка, родной? Вставать пора...

— А? Что? — вскакивает Платон и, оглядевшись, тихо шепчет: — Ага, да, да. Уже пора. Иду, Варочка, сейчас иду...

Он умывается, сломанным гребешком расчесывает поседевшие волосы, пьет молоко, которое вчера где-то раздобыла Варвара, и уже стоит, готовясь уходить.

— Детей береги, — говорит он, показывая глазами на крепко спящих Грицька и Юльку.

— Не учи меня, Платон, — отвечает Варвара и спрашивает: — Так как же с теми облигациями?

— Разве ты еще не отнесла?

— Нет. Все тебя ждала...

— Напрасно. Отнеси сегодня же. Все отнеси. И облигации, и золотые кольца, и мой серебряный портсигар, и твою сахарницу. Кажется, у нас больше уж ничего нет?

— Нету, — грустно качает головой Варвара.

— Не грусти. Вот кончится война, я тебе еще лучше куплю, — говорит Платон и легонько прижимает ее к себе. — И серебра, и золота, и платины. А это, Варочка, на танковую колонну. Пусть и наша доля там будет...

— Хорошо. Когда ты придешь? — спрашивает жена.

— Не знаю. Наверное, опять через десять дней, — прощается Платон и целует Варвару. — Я тебе позвоню в бомбоубежище. Обо мне не тревожься. Детей смотри береги.

Он тихо, словно украдкой, исчезает, даже не стукнув калиткой. И шагов его по крутому каменному трапу не услыхала Варка. Вошла из сеней в дом, а Оксана с Ольгой уже поднялись. Расчесывают густые волосы, заплетают косы. Стала греть им чай.

— Не надо, мама, мы там позавтракаем, — махнула Ольга рукой куда-то в сторону моря.

— Там у нас свой паек, — прибавила и Оксана. — Зачем же будем вас объедать? Берегите вон Юльке и Грицьку. А мы и на работе позавтракаем. О нас не беспокойтесь. Мы же теперь на фронтовых харчах.

— Чтоб его вовек не знать всего того, что на фронте, — вздохнула Варвара.

Дочери смолчали. Оксана спокойно припудривала нос, Ольга укладывала косы. Потом оделись, молча взглянули одна на другую, подбежали к матери, поцеловали в лоб:

— Бывай здорова, мамулька, и не тужи. Мы тут недалеко, почти рядом. Позови — и мы снова прибежим.

Взялись за руки и выбежали из дому. Совсем молоденькие... Во дворе задержались, стали рвать последние цветы. Оксана — раненым в госпиталь, а Ольга — в штаб обороны. Варвара уже и не спрашивала, любуясь дочками в окно. И полетели, легкие и аккуратные, как ласточки.

Варка согрела на плите в баке воду, стала стирать белье, которое они вчера сняли, переодевшись в чистое. Не заметила, как рассвело, заалело на горизонте и из-за тучи выглянуло солнце. Его лучи коснулись Юлькиного лица, защекотали ресницы, и девочка проснулась:

— Ой, мамулька, солнышко!

— А! — вскочил на постели Грицько. — И поспать не дает. Вот уж языкастая.

— Грицько! — окликнула мать.

— А чего она орет? «Солнышко»! — буркнул Грицько, кутаясь в одеяло.

— Вставайте уж да пойдем. Вот чайку попьем и двинемся, — сказала Варвара, расставляя на столе чашки.

— Опять этот чай! — сердито заметил Грицько.