Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— По доносу, — охотно объяснил Полморды. — Будто я усомнился… А и всего-то было, что не вышел плясать при полной луне. Вы ж, греки, не знаете… Закон у нас есть: как полная луна, так выходи на улицу плясать. Один день оружейники пляшут, другой — медники, потом мы, гончары. Хочешь не хочешь, а пляши. Да я и хотел, только ноги попутали, в костях у меня ломота бывает. Кто-то из соседей и донес: сомневается, мол. А я честный гончар. Я всегда ликовал, когда велели. Ноги вот только у меня…

— Тебя хоть ноги подвели, — сказал Горгий, — а я вовсе без вины тут сижу.

— Скажи спасибо своим богам, что не бросили тебя на голубое серебро.

И всеведущий Полморды указал секирой на невысокую гору, чуть подернутую туманом:

— Видишь? Там оно, голубое серебро. В горе рабов — без счета. Дневного света никогда не видят. Никто не знает, сколько они там ходов прорубили. Вход туда один, узкая дыра, возле нее стража стоит. Говорят, за сто лет оттуда ни один человек не вышел. Там же и мертвяков своих хоронят.

Горгий поцокал языком. А посмотришь — гора как гора, желто-серая, без единого кустика…

— Какое оно, голубое серебро?

— Раза два видел я щит Нетона, говорили, будто из этого самого серебра. Кто же его знает, щит как щит. У верховного жреца на шее висел. Это на празднике Нетона. На воле я еще был…

Шаркающие шаги прервали разговор. Мимо, сутулясь, шел Молчун. Сухими жилистыми руками придерживал на груди тряпье, в которое был закутан. Первый раз увидел Горгий его лицо при свете дня. Желтовато-седые космы, грубо подрезанные над бровями, свалявшаяся борода, нос в черных точках, на правой щеке плешина — видно, ожог от всплеска расплавленной бронзы — никак не скажешь, что красавец. Ни на кого не взглянул, молча прошел, направляясь к себе в сарай.

— Чокнутый, — равнодушно сказал Полморды. — Так вот, один только раз я и не вышел плясать…

— Что он там делает, в сарае? — спросил Горгий, примеряя к шипу только что выдолбленную дыру.

— А кто его знает? Говорят, перемывает порошок, который оттуда приносят, — Полморды кивнул на желто-серую гору. — Бывает, у него в сарае дым идет. Я как-то подкрался, подсмотрел. Темнотища там. А он чего-то бормочет. Может, молитву… От него лучше подальше…

Горгий понимающе кивнул. Знал, что металл любит заклинания. Знал и то, что кузнецы и литейщики тайно от всех сжигают в новом горне черную курицу, что кузни всегда строят темные, чтоб свет солнца не спорил с огнем. Известно ведь: кузнецы и литейщики — колдуны, они могут лечить лихорадку, заговаривать кровь, отводить несчастную любовь…

— Думаешь, не знаю я, кто на меня донес? — продолжал между тем словоохотливый Полморды. — Как бы не так! Есть на нашей улице один губастый, всюду нос сует. Вот ты не поверишь, он все стихи царя Аргантония помнит наизусть. Выкликнут их раз, он уже и запомнил. Да я бы и сам запомнил, только вот память у меня…

— То тебя ноги подводят, то голова, — сказал Горгий. — Давно этот Молчун здесь сидит?

— Очень даже давно. — Полморды надулся, умолк.

В грязном вонючем сарае каждый вечер одно и то же: пока не догорят факелы, стучат кости, ругаются и спорят игроки; бывает, и дерутся — у кого сил хватает.

Тоска…

Горгий сидел на жесткой соломенной подстилке, тупо смотрел на факельный огонь с дымным хвостом, думал невеселую свою думу. Неужели так и коротать век в неволе, вдали от родины… от моря… от Астурды?.. Да была ли вообще Астурда, не приснилась ли в чудном сне? Был ли корабль, Неокл, Лепрей и другие матросы? Была ли Фокея?.. Вот и Диомед все реже говорит о побеге. Видать, погибает, бедняга, гложет ему грудь чахотка…

Схватить бы факел, кинуть в солому — погибай все на свете, будь оно проклято…

Подошел Тордул, присел, зашептал оживленно:

— Ну, Горгий, повезло нам. Ставлю корабль олова против дырки в твоих лохмотьях, что этот… старший плавильщик и есть Эхиар. По всему чую.

— Козел он самый настоящий, а не… — начал было Диомед, но Тордул змеем на него зашипел:

— Забываешься, пища червей! Как смеешь? — И снова Горгию: — Теперь надо только убедиться, и тогда…

— Как ты убедишься?

— Знаю одну примету. — Тордул огляделся, не слушают ли разговор посторонние уши. — У царей Тартесса слева на груди выжжен особый знак. Понял? Вот бы посмотреть у Коз… у старшего.

— Ну, так стяни с него рубаху и посмотри.

— Спасибо, посоветовал, — насмешливо сказал Тордул. — Да если он в самом деле царь, разве он такое потерпит? Нет, так нельзя.

Диомед приподнялся на лежанке, глаза у него озорно сверкнули.

— А хочешь, сделаю так, что он сам разденется?

— Чего еще выдумал? — Тордул недоверчиво посмотрел на матроса.

Диомед подошел к играющим в камешки. Как раз очередной игрок проиграл Козлу и покорно подставил лоб для щелчков.

— Разреши с тобой сыграть, — сказал Диомед.

Козел смерил его презрительным взглядом, осведомился:

— На что играть будем? На щелчки? Ну, давай. — И, расставляя камешки, добавил посмеиваясь: — По иноземному лобику щелкнуть — одно удовольствие.