Она пришла запыхавшаяся и сердитая:
– Ты слишком самонадеян. Подруги меня уговорили, а то бы я ни за что не пришла.
– У меня не было другого способа разыскать тебя. – Я взял её под руку и отвёл в сторонку, уступая дорогу шумливой процессии в карнавальных костюмах. – Когда ты успела так вырасти? Мы почти одного роста.
– Ты всенародно вызвал меня для того, чтобы спросить это?
– Я потерпел поражение и сейчас нуждаюсь в утешении.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
– Ты слышала, как я пел?
– Нельзя было не слышать. – Теперь она смеялась. – Ты пел очень громко.
– Я старался. Мне хотелось, чтобы жюри оценили тембр моего голоса.
– Улисс, – сказала она, смеясь, – по-моему, ты совершенно не нуждаешься в утешении.
– Нет, нуждаюсь. Ты была на Выставке искусств?
– Конечно.
– А я не был. Пойдём, просвети меня, человека с Луны.
Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Но я уже знал, что она пойдёт со мной. Очень выразительно было её резко очерченное, как у матери, лицо под черным крылом волос. А вот глаза у неё отцовские – серые, в чёрных ободках ресниц. Хорошие глаза. Немного насмешливые, пожалуй.
В первом павильоне шли рельефные репродукции со старых кинохроник. Кремлёвская стена, Красная площадь без голубых елей, без Мавзолея. Масса народа, плохо одеты, а какие радостные лица… И с деревянной трибуны, размахивая старенькой кепкой, Ленин поздравляет народ с первой годовщиной Советской власти. Стройки, бескрайние поля. Снова Красная площадь, падают кучей знамёна со свастикой. Пожилые люди в старинных чёрных пиджаках подписывают Договор о всеобщем разоружении (тот далёкий день с тех пор и отмечается как праздник Мира). Солдаты в защитных костюмах демонтируют водородную бомбу. Переоборудование стратегического бомбардировщика в пассажирский самолёт – заваривают бомбовые люки, тащат кресла… «Восстание бешеных» – горящий посёлок под огнём базук, автоматчики, спрыгивающие с «джипов». Счастье, что удалось тогда их отбросить от ядерного арсенала… Трудно даже представить, какие беды обрушили бы на мир фашисты, дотянись они до ракет. Ведь это были не просто кучки безумцев, с ними шли армейские части, с ними были опытные генералы и даже какие-то сенаторы, имена которых давно забыты. В эти критические часы истории дорогу фашистам преградил народ. Ох, какие могучие, какие нескончаемые демонстрации, какая лавина плакатов! Вот оно – массы вышли на улицы…
Я засмотрелся. Все это читано, пройдено в школьном курсе истории, но когда видишь ожившие образы прошлого… вот эти напряжённые лица, разодранные в крике рты, неистовые глаза… то, право же, сегодняшние наши проблемы тускнеют…
– Улисс, – Андра тронула меня за руку, – ты прекрасно обойдёшься без меня. Я пойду.
– Нет! Сейчас пойдём дальше. Туда, где тебе интересно.
– Мне и здесь интересно, но я уже была… – Она умолкла, внимательно глядя на меня. – У тебя странный вид, Улисс.
– Пойдём. – Я счёл нужным кое-что ей объяснить. – Понимаешь, Андра, я подумал сейчас, что мы… мы должны сделать что-то огромное… равноценное по важности их борьбе…
– Ты разговариваешь со мной, как с маленькой. Разве это огромное не сделано? Разве не построено справедливое общество равных?
– Я не об этом. Понимаешь, нам уж очень спокойно живётся.
– Чего же ты хочешь? Нового неравенства и новой борьбы?
– Конечно, нет. Но, с тех пор как создано изобилие продовольствия, мы обросли жирком благополучия. Мы очень благополучны. Очень сыты.
– Теперь понимаю: ты хочешь устроить небольшой голод.
– Да нет же! – Мне было досадно, что я никак не мог ей объяснить. Впрочем, я и сам толком не понимал, чего мне надо. – Послушай. Только не торопись, всё равно я тебя не отпущу. Вот на Венере что-то произошло, часть поселенцев возвратилась на Землю – ну, сама знаешь. И сразу встревожились: как бы через сто лет на планете не стало тесно. Ах, ах, придётся потесниться, придётся вырубать сады.
– Но это же действительно очень серьёзная проблема – перенаселение. Что хорошего в тесноте? По-моему, она ничем не лучше голода.
– Я и не говорю, что лучше. Большая проблема требует большого размаха. Угроза перенаселения? Пожалуйста – добровольцы покидают Землю и уходят в космос. За пределы Системы.
– Так бы сразу и сказал! Я слышала, как ты спорил с Травинским. Странный ты, Улисс! Уйти на десятки лет в космос и вернуться с информацией, которая никому не будет нужна, потому что земное время намного тебя опередит, – ну что тут говорить! Давно доказана бессмысленность таких полётов.
– Бессмысленность?
– Да. Нецелесообразность, если хочешь.
– Вот-вот! – сказал я с неясным ощущением душевной горечи. – Только это я и слышу сегодня! Рабы целесообразности – вот кем мы стали…
В следующем павильоне были выставлены полотна, писанные в новомодной полисимфонической манере. Мне понравилось одно из них – «Шторм на Адриатике». От полотна отчётливо исходил запах морской свежести, я слышал посвист штормового ветра, шум волн – это было здорово!
Забормотал динамик. Я поморщился – он мешал слушать картину. Андра схватила меня за руку: