Плеть темной богини

В этом плане Вецкий оказался умнее: он приспособился. Не знаю, как это вышло, но пропавшее каракулевое пальто сменилось другим, из мягкого драпу, сшитым по фигуре и придающим этой самой фигуре почти военную выправку. С ней к Вецкому вернулась и прежняя уверенность, вальяжность манер и привычка говорить снисходительным тоном.

Впрочем, теперь его снова слушали, и те, которые в бушлатах, и другие, в рванье, военной форме или гражданских костюмах.

Наверное, так было нужно. Наверное, мне повезло, что Вецкий сумел пробиться, ведь с ним пробился и я, прошел через очистительное пламя революции, и оно не тронуло меня.

Снова в полную силу заработала больница, уже не частная, но народная, хотя и по-прежнему опекаемая Иннокентием. Появился сахар, мука, перевязочный материал и даже некоторое количество постельного белья. Вернулся персонал из тех, кто уцелел и захотел вернуться. Появились и пациенты. Хотя нет, вру, эти никогда не переводились, но теперь в хаотической толпе приходящих в клинику стало больше людей с прокуренными пальцами, выстуженными легкими и отказывающими почками, к каковым прилагался пламенеющий взгляд и кожаная куртка, как-то сразу и вдруг заменившая униформу.

А иных, простых, приползавших с улиц в поисках помощи, наоборот, уменьшилось.

Боялись? Или стая избавлялась от чужаков?

Но как бы там ни было, жизнь постепенно наладилась.

К счастью или нет, но ждать пришлось недолго. Вызванный Юленькой тип – уж точно не адвокат, ибо милицейская принадлежность Баньшина была написана, как говорится, на физиономии – явился спустя полчаса. А еще минут через десять, громко хлопнув дверью, привнеся в коридор уличную пыль, магазинные пакеты да запах духов, в квартире возникла Дашка.

– Привет! Кстати, братец, мог бы и позвонить. – Она бросила пакеты в угол, туда же последовали и Дашкины босоножки, и пластмассовое ведерко с розовыми граблями внутри. – По-моему, не звонить – это свинство!

– Разрешите, помогу? – Тип из милиции подхватил пакеты, а босоножки поставил в ряд из туфель, ботинок и домашних тапочек.

– А у вас, между прочим, нездоровая тенденция к порядку! – Дашка подобрала ведерко и, протянув Юленьке, объяснила: – У тебя цветы скоро издохнут, пересадить надо.

– Ты что тут делаешь? – Дашкино присутствие не то чтобы раздражало Илью, скорее было не совсем уместно. Не хватало еще и ее впутать в эту историю с собачьими головами и трупом в подворотне.

– Я? Я вам поесть принесла, а то ж издохнете, как цветы… и вообще, проверить, как вы, а то, может, посадили уже, а я не в курсе. Их ведь могут посадить?

– Могут, – ответил мент. – Серьезно могут.

Да куда уж серьезнее: труп имеется, ствол имеется, необходимость в закрытии дела тоже имеется, а вот адвоката уже не имеется… точнее, вряд ли согласится помогать.

– А мне опять прислали, – Юленька погладила розовое ведерко. – Ну… как тогда, помнишь?

– Да? – Дашкины глаза округлились, потом, наоборот, сузились, что говорило о крайней степени раздраженности. – И кто?

– Выясним, – не очень в тему пообещал мент и, приподняв пакеты, поинтересовался: – Куда нести? На кухню?

– На кухню, – скомандовала Дашка и, обернувшись к Юленьке, заявила: – А мы с тобой пока цветами займемся.

Голова никуда не исчезла, лежала себе в коробке, в развороченном, измазанном чем-то черным полиэтилене, таращась на людей обиженными синими глазами. Из коробки воняло, а внутри, кажется, и что-то ползало – Илья предпочел не вглядываться.

– Ну и какой в этом смысл? – Баньшин наклонился было над коробкой, но, вдохнув едкий аммиачный запах, отшатнулся, замахал рукой, пытаясь избавиться. – Черт! Закрой ты это…