Конечно, это было потрясение, счастье, ощущение крыльев, в мгновение раскрывшихся за спиной. Пожалела, что нет рядом Плевицкого: он был бы рад, он больше, чем кто бы то ни было, верил в нее. Но одно дело — Эдмунд, муж, балетный танцор, понимающий в движениях, но не в песнях, и совсем другое — самый выдающийся тенор русской оперной сцены. Собинов сказал, что она талантлива! Подспудно, конечно, она сама всегда знала, но одно дело — знать что-то самой и совсем другое — услышать от постороннего, от великого. Собинов был бесспорный авторитет, ему можно было верить — и, значит, наконец можно было поверить себе.
Понимая ее волнение и неуверенность, Леонид Витальевич снова приехал на следующий день, привез букет чайных роз и подтвердил свое приглашение.
Петь в оперном театре! Выйти на настоящую сцену! Надежда не спала в ту ночь вовсе, так волновалась. Примеряла наряды, выбирала, в чем ехать в театр: ведь там, в зале, будут такие сливки нижегородского светского общества, какие и в ресторан Наумова-то, может, не захаживали и уж подавно брезговали кафешантаном и опереткой, где ей приходилось выступать до сих пор.
Пока ждала за кулисами своего выхода, переживала мучительно, несколько раз являлась трусливая мысль — сбежать. Собинов пел божественно, стены театра дрожали от рукоплесканий. Выйти на сцену после него? Здесь уже не храбрость нужна, а дерзость! Прогонят ее, слушать не станут после таких соловьиных трелей ее простую песню.
Но вот к ней подошли, ее объявили, бежать было поздно — и она пошла на сцену, дрожа, на негнущихся ногах. И запела. Что это было? "Тихо тащится лошадка"? "Ухарь-купец"? Это и многое, многое, успех был огромный, ей аплодировали, ее вызывали снова и снова. Потом Собинов взял ее за руку и вместе с ней вышел на сцену, словно представляя ее публике, и снова грянули аплодисменты, и целый дождь цветов хлынул к их ногам.
Через пару дней какая-то из нижегородских газеток выразила робкое недоумение появлением "кабацкой" певицы в оперном концерте. Автор статьи выступил с критикой. Еще неделю назад она переживала бы над любой статьей, где упомянули бы ее имя, ну а критика вовсе могла бы ее убить! Но теперь жизнь ее переменилась самым коренным образом, и статейка показалась мелочью, едва заслуживающей внимания. Конечно, польстило, что Собинов сам съездил к редактору газеты и потребовал в письменном виде извиниться перед его, Собинова, "протеже". Но, в сущности, ей не нужны были извинения этой газетки. В ту осень 1909 года двадцатипятилетняя Надежда осознала истинную силу своего таланта. И она решила: теперь все должно быть иначе. Никаких ресторанов. Никаких жующих купцов. Собинов вывел ее на оперную сцену. И ее долг — удержаться на этой сцене. Пусть не на оперной — но все-таки на настоящей, большой сцене.
Глава 4
КАК ПРИХОДИТ СЛАВА
Жизнь Надежды с Эдмундом Плевицким была весьма далека от идеала супружеской жизни, но — вот в чем парадокс! — многие женщины, измученные семейными неурядицами, назвали бы их совместную жизнь идеальной. Действительно: они любили друг друга, они бесконечно доверяли друг другу и всесторонне друг друга поддерживали, они были прекрасной парой — как внешне, так и в духовном плане — и это при том, что они почти не жили вместе… То есть периоды их совместной жизни были очень коротки. На первом месте у обоих все-таки стояла артистическая карьера. Плевицкий был человеком трезвым и рациональным, самолюбив был более чем в меру (возможно, потому, что пользовался огромным успехом у слабого пола, а потому не имел нужды как-то дополнительно самоутверждаться), а посему интересы жены он ставил выше своих, потому что понимал: ее талант — неизмеримо больше. Поэтому спокойствие семейной жизни чаще приносилось в жертву именно Надеждиным бесконечным гастрольным поездкам. Она пела то на Харьковской ярмарке, то в Москве, то в Ялте, он же все еще состоял в труппе Манкевича, где у него были вполне приличные роли, к тому же Манкевич поручил ему работу балетмейстера и Эдмунд Плевицкий с успехом обучал молоденьких танцовщиц: занятие весьма приятное! Нет, разумеется, когда Надежда была рядом, он все свое свободное время отдавал ей, потому что любил жену, да и прельщала она его более, чем любая другая женщина. Но периоды совместной жизни случались все реже, и становились они все короче.