Плясать до смерти (Роман, повесть)

Посадили нас в грузовики и отвезли за Волгу, в голую степь. «Здесь будете работать». — «А жить?» — «Стройте, — Маркелов нам говорит, военный инженер, — ройте блиндажи, долговременные огневые точки — и будет у вас крыша над головой. А пока еще тепло, в поле поживете». Стали мы землю рыть, строить траншеи, укрепления. И страшные дожди тут пошли. Земля тяжелая, к лопате липнет — не отбросишь ее, приходится руками снимать. Греться негде, сушиться негде. Первое время мы ходили еще в деревню ночевать, за семь километров. Потом так уже уставали, что спали в вырытых ямах — одежду какую-нибудь постелешь и спишь. Считали, сколько дней еще осталось до возвращения — вначале сказали нам, что на месяц нас посылают. И вот — последний рабочий день. Все уже радостно домой собираются, и тут на вечернем построении объявляют нам: все, кто тут есть, остаются еще на два месяца. Ну, тут волнения, конечно, начались, у женщин — слезы. Говорят мне мои: «Ты начальник нашей сотни, иди Маркелову скажи, чтобы на два дня домой отпустил — помыться и теплые вещи взять. Морозы ведь начинаются». Передаю эту просьбу Маркелову — тот начинает кричать: «Это дезертирство! Покидать строительство оборонного рубежа — преступление!» Вышел я от него. Как у нас в Березовке говорили: «Словно меду напился!» Пересказал всё нашим. Молча разошлись. Но потом, видно, опять где-то собрались. Утром будит меня Талип мой — бледный, как смерть: «Егор Иваныч! Беда! Вся наша сотня ушла!» Маркелов меня, скрючась, встретил — обострение язвы у него. Сипел только: «Ответишь! Ответишь!» К счастью, связь с городом не работала. Но Маркелов поручил заместителю своему в город меня везти, когда машина приедет. Помню последнюю ночь — темную, морозную. На звезды смотрел. И сказал, помню, себе: «Если останусь жив — обязательно все созвездия выучу!»

...Тут я оторвался от чтения, даже с досадой. Не только потому, что свет в автобусе тускл и глаза заболели — а из-за отца! «Кто о чем, а вшивый о бане!» Человек, может, больше детей своих никогда не увидит, а в последнюю ночь о том думает, что знаний недобрал! Ну что это за чудовище?.. А впрочем — я кусок его рукописи для бодрости взял. Его шкура всё выдержала. А моя не выдержит, что ль?! Снова нырнул.

Под утро сквозь дремоту слышу — машина. И какие-то радостные голоса. Талип, мокрый, вбегает: «Егор Иваныч! Вся сотня вернулась!» Выскочил я, всю сотню расцеловал: «Милые вы мои!» И про меня не забыли — от Алевтины теплые вещи привезли!