Плясать до смерти

— А то плохо… — долго переводил дыхание. Дела Настенькины, похоже, за горло уже берут близких родственников. — …Что при этом старые слишком быстро исчезают!

— Я говорю, воруют! — басом Настя произнесла.

— Да? Воруют прям? — Дед перешел к сарказму. — Так уж им нравятся «лебедушки» твои?

«Лебедушки» — это двойки! — понял вдруг я.

— Какие «лебедушки»? — закричала она. — Папа! И ты мне не веришь?! — «оскорбилась» Настя.

Я промолчал. Что делать? Бьется! И другого метода у нее, видно, нет. «Характер бойцовский, отцовский!» — таким девизом я ее наградил. И давить не надо: каждый сам сочиняет свою жизнь! А дед, инженэр, аккуратист, не дает развернуться…школит ее, сказать честно, лучше меня. В ней проблема.

— Ладно! — зловеще усмехнулась. — Разбирайтесь тут…

Надеется, поругаемся?

— …а я пойду прогуляюсь.

Бабка всплеснула руками: «От каково!» Потом уставилась сквозь толстые окуляры на нас: «Ваше воспитание!»

Настя шумно надевала в прихожей пальто. Удержать ее? Перевести все в шутку?

— Что еще за прогулки такие? — всполошилась бабка. — Ночь уже на дворе!

— Полдесятого всего! — произнесла дочь. Заметил в первый раз, как ее губы могут «змеиться»!

— Не пущу! — Бабка встала грудью. Но Настя обошла. Щелкнул открываемый замок, потянуло сквозняком. Хлопнула дверь. Ушла-таки! Да-а. «Выход» вполне уже театральный. Драма! И всем нам роли подготовила — отрицательные, увы!

— Когда я был в этом возрасте, — переведя дыхание, заговорил дед, — и тоже попытался — один только, правда, раз — вести себя подобным вот образом, отец мой… покойный, — как нечто очень существенное добавил он, — разложил меня на скамье и выпорол как сидорову козу! И раз навсегда я поведение такое забыл! Больше уж подобным образом со взрослыми не разговаривал. Правильно считали: учить жизни надо еще тогда, когда дитя помещается поперек скамьи, а когда только вдоль, тогда поздно!

Так поперек скамьи она помещалась как раз у вас! А у нас — уже нет! — хотел сказать я, но осекся. Благодарить надо его.

— Где тетрадки мои, я понял, — дружески заговорил я. — Но нам со своей стороны надо суметь сделать так, чтобы ей не захотелось тетрадки выкидывать. Чтобы «лебедушек» не было в них.

— А я чем занимаюсь?! — воскликнул с горечью дед. — Все вечера с ней сидим!

Как со мною отец мой сидел! С небольшими лишь изменениями: не отец, а дед тут сидит. То есть история повторяется пародией… Да нет! Пародией как раз был бы ты! У деда почерк классический, хоть и не писатель, сформировался под влиянием порки, а у тебя — так себе. Мало пороли. Было бате все недосуг.

— Спасибо вам! — только и мог я сказать, И, пожалуй, это самое правильное.

— Пойдем, Настенька, погуляем!

— Не хочу! — Настя надулась.

— Почему?

— Надо мной все смеются во дворе! Говорят, одета как скобариха! — Настя всхлипнула.

Да… Судя по платью с бантом, пошитому бабкой, и шубке из искусственного каракуля, «схваченной» в универмаге, дело дрянь.

— Какие-то вы странные, Валерий! Бант — это нынче модно! — великосветским тоном вещала теща.

— Покупаем что есть! — развел руками тесть чуть виновато.

Настя сидела, надувшись, толстая, щекастая. Получается что-то не то.

— Обещаю тебе! — Я даже торжественно встал, как на пионерской линейке. — В ближайшее время у тебя будет вещь, которой все будут завидовать!

— Хорошо, отец!

Мы расцеловались.

Бурные аплодисменты.

И я знал, что говорил. Как раз накануне мне позвонил Витя Славкин из Москвы:

— О делах потом! Скажи: ты в Англию хочешь?

— Когда?

— Сейчас!

— А…

— Не трать время! Стоит пятьсот рублей! Это — копейки, «сказка по-советски!» Кореш заболел — местечко освободилось.

— А…

— Визу сделаем здесь!

Московская скорость.

В Англии было весело (см. рассказ «За грибами в Лондон»). Но опять же и тут (прям как в Москве тетрадушки) обнову Насте искал. На пьянство, стриптиз только ночи оставались. Из музея сбежал, потому как из автобуса углядел: «Толкучка»! Какой там Тёрнер может в сравнение идти! Врезался в толпу. Вряд ли тут англичане. Цыгане, скорее. Но нам это без разницы. Главное — новым торгуют, с этикетками. Разбежались глаза. Соображать надо быстро. Автобус уедет! Или деньги украдут. Вот! Ухватил шуршащую, красивую ярко-синюю куртку с оранжевой подкладкой. Чуть торговался… не вышло. Все деньги отдал! Зато упаковали в красивый мешок.

А дальше уже «развратничал пешком», как пошутил мой напарник по комнате, Генрих Рябкин. Смеялись с ним. Булочки крали с завтрака.

Потом — удача навалилась. Руководитель делегации нашей, Святослав Полонский, паспорт потерял. Забегался! Слишком много возможностей было у него, не считал денег! Все издевались: так и надо «вождю». Некоторые его в беседах «Подонский» называли. Только я вызвался за завтраком ему помочь. По расчету? А может, от души? Человек все-таки. Лишился б всего! Самоотверженно с ним все пабы обошли, все виды пива изучили (эль, лагер), а паспорт в музее отыскался, что рядом с барахолкой. Страсть меня привела плюс интуиция. После того Полонский меня не отпускал: «Ты единственный человек!» И где мы с ним только не побывали!.. Время еще не пришло об этом рассказывать.