Пляска смерти

А гаулейтер и в самом деле не мог прийти. Он до трех часов ночи сидел в «Звезде» с Таубенхаузом, прокурором и ректором высшей школы, играя в двадцать одно.

Наемный лакей в черной паре и белых перчатках бесшумно открывал двери гостям, и Клотильда торжественно произнесла «приветствие фюреру», которое она недавно ввела в обиход, чтобы придать своим вечерам строгость и торжественность. Оно состояло в том, что, рекомендуя оратора, она от имени всех собравшихся обращалась с клятвой верности к фюреру. Сегодня ей впервые удалось простереть руку к портрету фюрера.

Профессор Менних, знаменитый кенигсбергский оратор, был уже немолодой человек; волосы на его голове торчали во все стороны. Он кротко и добродушно улыбался, видимо, нимало не волнуясь. В своем докладе профессор битый час говорил о Польше, где прожил много лет; особенно подробно останавливался он на ее населении. «Что же представляют собою теперь поляки? – улыбаясь, спрашивал он. – Прежде они были приятными соседями, а теперь? Теперь они бесцеремонно переходят через границу, сгоняют крестьян с их полей, и случается, – тут он выразительно улыбнулся, – убивают одного – двух немцев». Весь доклад был проникнут кротостью и миролюбием.

В прениях прозвучали более резкие ноты. Почтенный господин, пять лет прослуживший таможенным чиновником в Данциге, сообщил, что драки и убийства в польском коридоре давно стали бытовым явлением, это всем известно. В последнее время немцы толпами бегут в рейх, ища защиты. В Данциге это знает каждый ребенок, и можно только порадоваться, что на родине этими плачевными обстоятельствами заинтересовались, наконец, более широкие круги.

Баронесса фон Тюнен, блестящий оратор, вызвала гром рукоплескании, упомянув о миролюбии и терпении фюрера, которому немецкий народ обязан беспрекословно повиноваться. «Но настанет день, – воскликнула она, – когда его долготерпению придет конец! Фюрер насупит брови, и тогда горе всем врагам рейха!»

При этих словах баронессы юный Гарри явственно крикнул: «Браво!» – и громко захлопал в ладоши. В форме гитлеровской молодежи, с почетным кинжалом на боку, он, как всегда, занимал место у самой кафедры. Гарри был рослый пятнадцатилетний мальчик со светлыми, тщательно расчесанными на пробор волосами; он напряженно слушал, сохраняя при этом бесстрастное выражение лица. Но когда профессор Менних сказал, что поляки, случается, убивают немцев, он выпрямился во весь рост и грозно наморщил лоб. Мимо портрета фюрера он проходил только с поднятой рукой.

Гарри казалось, что он уже солдат. Он мечтал стать офицером, и дома его дразнили «генералом».

Робби, который был на два года моложе брата, забился в угол, стыдясь шишки, вскочившей у него на лбу. До начала доклада он торчал в передней вместе с лакеем, прислушиваясь к шагам гостей на лестнице. Когда шаги приближались, он тихо шептал: «Теперь открывайте» – и убегал на кухню.

Робби и слышать не хотел об армии, так как не любил рано вставать. Мечтательный и задумчивый от природы, он теперь начал сочинять небольшие рассказы. Клотильда называла его «поэтом» в противоположность «генералу». Она любила звучные, многозначительные слова.

После прений гости еще немного поболтали, прежде чем разъехаться. Наемный лакей в черной паре и белых перчатках и служанка с новомодной прической разносили чай. И тут снова вынырнул маленький Робби с зеленой шишкой на лбу. Он следовал за лакеем и служанкой с сахарницей в руках.

– Робби смешон, мама, – шепнул Гарри на ухо Клотильде.

Политический редактор «Беобахтер» горячо похвалил Клотильду. Он решил написать большую статью о Союзе друзей и попросил у нее фотографию, чтобы опубликовать ее в «Иллюстрированном приложении». Клотильда покраснела. Одно из ее заветных честолюбивых желаний уже сбывалось.

III

«Поэт» Робби был в большом затруднении. Завтра день его рождения, а он уже несколько недель ничего не знал об отце. Может быть, Фабиан давно позабыл о приглашении? Робби знал о разладе между родителями. В других семьях отцы жили дома, даже если они работали очень много, как, например, врачи, которых часто подымали с постели среди ночи, или пекари, встававшие в четыре часа утра.

– Бьюсь об заклад, что папа забыл о моем дне рождения, – каждое утро хныкал Робби, – ведь вот и в день рождения Гарри он не пришел, хотя обещал непременно быть.

– Сходи к нему и пригласи его еще раз, Робби, – каждый день твердила Клотильда. Гарри был ее гордостью, по любила она Робби. Она рассчитывала, что Робби удастся уговорить отца, и без устали повторяла ему свой совет.

– Не позабудь захватить свои «произведения», – насмешливо добавлял Гарри. – Если папа прочтет «Рождество железнодорожного машиниста» или «Спотыкалку», то уж обязательно придет.

Гарри много терся среди взрослых и знал, что родители его в разводе главным образом из-за того, что папа всегда и во всем считал себя правым. Судьи признали его виновным, и с тех пор он обязан платить маме, а также ему и Робби, пока они не достигнут восемнадцатилетнего возраста.