Пляска смерти

Пятьдесят тысяч человек в течение часа остались без крова. Даже на следующее утро еще не было возможности пройти по улице, так накалены были мостовые и дома. Нельзя было дышать этим знойным, пропитанным гарью воздухом, который стоял между домами коричневым облаком пыли и пепла. Еще много дней пожарные вели борьбу со старыми и вновь вспыхивавшими очагами пожаров.

Фабиан работал дни и ночи в одной из уцелевших комнат своего полуразрушенного Бюро реконструкции. Надо было разместить бездомных и сделать еще множество других неотложных дел. Полковник фон Тюнен лежал с тяжелыми ожогами в одной из переполненных больниц, а баронесса фон Тюнен неутомимо, почти без пищи и сна, выполняла свои тяжелые обязанности. То здесь, то там мелькала нарядная форма с красным крестом. Сестры боялись ее суровости и непреклонности Баронесса не раздевалась трое суток.

Она была одной из первых, нашедших в себе мужество проникнуть в разрушенный, испепеленный Ткацкий квартал, куда не решались заглянуть даже самые отважные из мужчин, – такой ужас он внушал.

Через несколько недель она рассказывала об этом Клотильде, которая заболела после той ночи и была вынуждена три дня оставаться в постели.

– Ну и нервы нужны были, дорогая, – говорила баронесса, – нервы из стали! Подумать только о детях, которые там погибли!

На перекрестках улиц и поблизости от них мертвецы лежали в одиночку, но чем дальше, тем их становилось больше, это уже были целые горы трупов. Они лежали в том положении, в каком их настигла смерть: лицом вниз, с вытянутыми руками, один на другом, многие были так изуродованы, что их нельзя было опознать. В переулках находили сотни сваленных в кучи людей, задохшихся, полуобуглившихся, сгоревших, настолько иссушенных жаром, что взрослые казались детьми. Женщины часто подбирали юбки, чтобы было легче бежать. И так, с подобранными юбками, они и остались здесь, прижав к сердцу детей с искаженными открытыми ротиками, грудных младенцев, сгоревших вместе с одеялами, в которые они были завернуты. Женщины лежали, вытянув толстые ноги в дырявых чулках и полуистлевших башмаках. Кое-где они сидели обугленные на ступеньках лестниц, крепко сжимая в объятиях мертвых малышей.

В женскую тюрьму, ту, где сидела в свое время фрау Беата, попала бомба и превратила ее в кучу щебня. Четыреста заключенных, числившихся на тот день в тюрьме, страдали недолго. Погиб также вылощенный и накрахмаленный асессор Мюллер II. Об этом фрау Беата узнала из газет. И, по правде говоря, очень обрадовалась. Вот кому поделом! «Наконец-то кара настигла мерзавца! – воскликнула она. – Всем бы шпионам и палачам, всем бы бесстыдным мерзавцам такой конец!»

Горожане упрекали Румпфа в том, что он при первом же сигнале воздушной тревоги со страху сбежал из епископского дворца в Эйнштеттен, в свои подземные хоромы, как делал это всякий раз при воздушных налетах. Однако нелепо было обвинять его в трусости. Гаулейтеру было незнакомо чувство страха; напротив, он был храбр до безумия. Известно, что во время шествия к Фельдхеррнхалле, под пулеметным огнем, он бросился на землю лишь тогда, когда увидел, что оба его соседа убиты.

Нет, не из страха за свою жизнь он при воздушных налетах неизменно возвращался в Эйнштеттен, а потому, что не хотел допустить и мысли, что англичане могут нарушить течение его частной жизни. Он настолько же презирал англичан, эту «деградирующую нацию», насколько преклонялся перед американцами.

В тот злополучный вечер гаулейтер пировал в «замке» со своими друзьями и из епископского дворца уехал около девяти часов. В гостях у него были штурмфюреры, оберштурмфюреры, штандартенфюреры, крейслейтеры и коменданты лагерей. Среди них были испытанные кутилы, чемпионы и мировые мастера пьянства, которым уступал даже сам Румпф. Полбутылки коньяку они выпивали залпом, даже глазом не моргнув. Прекрасная Шарлотта, которая маленькими глотками пригубливала вино из своего бокала, побледнела от усталости; она восхищалась Румпфом, еще сохранившим ясную голову, хотя знаменитые чемпионы пьянства уже несли какую-то околесицу, икая и запинаясь.

Весь вечер они безобразничали, засовывали под мундиры подушки, изображая из себя горбунов и толстяков, и хохотали до упаду.

Когда в городе завыли сирены, гости гаулейтера разразились громкими торжествующими криками; они не обращали внимания на налет, и только когда гаулейтеру доложили, что город горит со всех сторон, отправились вместе с ним на одну из башен «замка», откуда с ужасающей ясностью виднелось пламя пожара под пурпурными облаками. Гаулейтер по телефону отчитал майора, командовавшего наземной противовоздушной обороной, за то, что тому не удалось сбить этих воздушных пиратов, убивавших женщин и детей, и посоветовал ему лучше подыскать себе место в тире.