Пляска смерти

– Гаулейтер в свое время доставил вас сюда на самолете, – с такой же вежливой улыбкой продолжал Фогельсбергер, затянутый в черный мундир, – и теперь считает своим долгом тем же способом доставить вас домой. Мне дано почетное поручение сопровождать вас до Вены и высадить на венском аэродроме. Таков приказ.

Глаза Шарлотты сверкали. Она все еще была бледна.

– А если я откажусь от этого самолета? – спросила она.

От удивления Фогельсбергер лишился дара речи. Он с улыбкой взглянул на Шарлотту. Она бесконечно нравилась ему. Он был один из немногих, видевших ее в день рождения гаулейтера, когда она танцевала голая на столе красного дерева. На ней было лишь коротенькое трико, и это поразительное зрелище врезалось ему в память на всю жизнь. Все это он вспомнил сейчас.

Все еще с улыбкой глядя на Шарлотту, Фогельсбергер ответил:

– Как ваш друг и почитатель я не советую вам этого делать. Вы знаете, что я хочу вам добра. Итак, утром, точно в половине одиннадцатого, я приеду за вами, – щелкнув каблуками, Фогельсбергер удалился.

XVII

Внезапный отъезд Шарлотты был для Фабиана крайне неприятной неожиданностью. Он привык к ней и не забывал, что она, сама того не зная, помогла ему пережить трудную пору.

Впрочем, к собственному удивлению, он не был огорчен тем, что она уехала, не ощущал тоски или боли. Наоборот, ему стало легче, привольнее. Шарлотта принадлежала к людям, о которых забывают, едва только за ними захлопнется дверь. После нее осталось лишь воспоминание о ее красоте.

«Одной красоты, значит, недостаточно, – думал он, одиноко сидя за бокалом вина в «Звезде». – В человеке мы любим совсем другое». Вспоминая о Кристе, он почти стыдился, что отдал так много Шарлотте, женщине, которая стояла настолько ниже Кристы.

Временами трудно бывало не замечать за красотой Шарлотты ее пустоты и самомнения. Красота стала Для нее проклятием: к людям она подходила с одной лишь эстетической меркой, не интересуясь их моральным и духовным обликом. «Говорят, что моя красота околдовывает мужчин»; «говорят, что мой смех возвращает к жизни даже мертвых». Ему вспоминалось много таких изречений Шарлотты.

Для нее самой ее красота стала центром мира, вокруг которого вертелось все. У нее было лишь одно желание – чтобы на нее молились, чтобы ее боготворили. Мужчина должен быть ее рабом и слугой, замечать только ее и видеть цель своей жизни только в поклонении ей.

Ему вспомнилась надменность, с которой она судила о женщинах, на ее взгляд недостойных внимания. Как часто он резко осуждал ее самомнение. Теперь он не мог без смеха вспомнить некоторые ее замечания. Когда, бывало, мимо проходила полногрудая дама, она говорила: «Будь у меня такая грудь, я покончила бы с собой». О женщине с большими ногами она сказала: «Лучше обрубить себе пальцы топором, чем ходить на таких ногах».

– Итак, прощай, Шарлотта, – сказал Фабиан и поднял бокал. Уже прошло три дня с ее отъезда; и нельзя было сказать, чтобы Фабиан очень горевал.

Впрочем, один вопрос не переставал занимать его. Почему гаулейтер так внезапно отослал Шарлотту в Вену? Тут должна была быть какая-то причина. Но как Фабиан ни ломал себе голову, он не мог проникнуть в эту тайну. Наверно, просто каприз гаулейтера.

Теперь этот вопрос снова стал его беспокоить. Уже прошло несколько недель после отъезда Шарлотты, как вдруг гаулейтер без всяких объяснений приказал ему явиться в Эйнштеттен. «Неужто он поставит мне в вину то, что я так часто показывался с Шарлоттой на людях?» На душе у Фабиана было скверно.

Но Румпф и не вспоминал об этом; да и вообще словом не обмолвился о Шарлотте. В «замке» Фабиану сказали, что гаулейтер ждет его в бильярдной. Он очень удивился, когда оказалось, что Румпф – он был без пиджака и с кием в руке – не один. У бильярда стояла черноволосая молодая женщина с загорелым лицом.

– Эта дама утверждает, что знает вас, – сказал Румпф, по-видимому превосходно настроенный.

Фабиан поклонился молодой женщине. В эту минуту она обернулась к нему. Марион! Нет, видно, уж нечему удивляться на этом свете! Однажды он встретил у гаулейтера самую красивую женщину Австрии, а теперь вот – свою хорошую знакомую, еврейку.

– Марион! – радостно воскликнул удивленный Фабиан.

Румпф громко расхохотался. Такого рода сюрпризы были в его вкусе.

– Да, это я, – приветствовала Марион Фабиана. Она засмеялась своим сочным, свежим смехом и вся залилась краской смущения. – Вы видите меня здесь в двойной роли, – сказала она: – учительницы итальянского языка и ученицы, обучающейся игре на бильярде.

Румпф все еще раскатисто смеялся, намеливая свой кий.

– Вы только посмотрите на эту девушку! – воскликнул он. – Ведь ее слова звучат как извинение? Можно подумать, что у меня с ней шашни завелись.

Марион покраснела еще сильнее. Она не удостоила Румпфа взглядом и снова занялась бильярдными шарами.

А Румпф, все еще продолжая смеяться, обратился к Фабиану: