Пляска смерти

Ранее я уже приводил высказывание неизвестного автора, что полнейшая паранойя есть полнейшая информированность. Можно прибавить к этому, что паранойя – это последняя защита перенапряженного мозга. Литература двадцатого века в лице таких ее разных представителей, как Бертольд Брехт, Жан-Поль Сартр, Эдвард Олби, Томас Гарди и даже Ф. Скотт Фицджеральд, предположила, что мы живем в экзистенциальном мире, в лишенном всякой упорядоченности сумасшедшем доме, где все просто-напросто происходит. “УМЕР ЛИ БОГ?” – гласит заголовок журнала “Тайме” в приемной сатанинского акушера, куда пришла Розмари Вудхауз. В таком мире вполне возможно, что умственно отсталый человек сидит на верхнем этаже редко посещаемого здания; на нем тенниска “хейнс” note 233, он ест бутерброд с цыпленком и ждет удобного момента, чтобы из своего заказанного по почте ружья разнести голову американскому президенту; в этом мире другой умственно отсталый будет несколько лет спустя ждать на кухне отеля, чтобы проделать то же самое с младшим братом покойного президента; в таком мире в порядке вещей, что милые американские мальчики из Айовы, Калифорнии и Делавера во время путешествия по Вьетнаму коллекционируют уши, в том числе и совсем маленькие; этот мир движется навстречу апокалиптической войне из-за проповедей восьмидесятилетнего святого-мусульманина, который, вероятно, к вечеру забывает, что ел на завтрак.

С этим можно хоть как-то примириться, если только мы согласимся с тем, что Бог отправился в длительный отпуск, а может, вообще скончался. Примириться можно, но наши эмоции, наш дух и больше всего – наше стремление к порядку, все эти мощные элементы нашей человеческой маскировки – они восстают против этого. Если признать, что не было никаких причин истребить шесть миллионов евреев в лагерях во время Второй мировой войны, не было причин расстреливать поэтов, насиловать женщин, превращать детей в мыло, если признать, что все это так получилось, потому что произошло и никто не виноват, ха-ха, уж простите, – вот тогда мозги у человека отказывают.

Я сам был свидетелем того, как это было в 60-е годы, на пике столкновения поколений, которое началось с Вьетнамской войны и охватило все, от внутриуниверситетских часов в кампусах и приобретения права голоса в восемнадцать лет до всеобщей ответственности за загрязнение окружающей среды.

В то время я учился в колледже Мэнского университета, и хотя мои взгляды были слишком правыми, чтобы сразу стать радикальными, тем не менее моя точка зрения на самые фундаментальные проблемы полностью изменилась. Герой последнего романа Джека Финнея “Меж двух миров” (Time and Again) выражает это лучше меня:

"Всю жизнь я считал себя маленьким человеком и к тому же много лет хранил в неприкосновенности детскую уверенность в том, что люди, которые нами управляют, знают больше нас, видят глубже нас и вообще умнее и достойнее нас. Только в связи с войной во Вьетнаме я понял наконец, что важнейшие исторические решения принимаются подчас людьми, которые на деле нисколько не осведомленнее и не умнее остальных” note 234.

Для меня это было поразительное открытие – и началось оно, вероятно, в тот день в стратфордском кинотеатре, когда управляющий, который выглядел так, словно у него над ухом неожиданно выстрелили, рассказал нам о русском спутнике.

Но, несмотря на все это, я не смог полностью воспринять паранойю последних четырех лет шестидесятых. В 1968 году, когда я учился на первом курсе колледжа, к нам приходили три “Черные пантеры” note 235 из Бостона и рассказывали (в рамках серии публичных школьных лекций) о том, что американский деловой истеблишмент, под руководством Рокфеллеров и AT&T note 236, виновен в засилье неофашизма в Америке, в войне во Вьетнаме, которая хороша для бизнеса, а также в создании благоприятного климата для расизма, статизма и сексизма. Джонсон – их марионетка;

Хэмфри и Никсон – тоже; это случай “познакомьтесь с новым боссом, он тот же самый, что прежний”, как скажет год или два спустя “Кто” note 237; единственный выход – решать этот вопрос на улицах. Закончили они лозунгом “пантер” “Вся власть в стволе ружья” и призвали нас помнить Фрэда Хемптона note 238.