Пляска в степи

Да-а, не было дядьке Круту покоя ни в избе у себя, ни в княжьем тереме. Всякий норовил то слово поперек сказать, то сделать шиворот-навыворот. Нигде не сыскать нынче ни порядка, ни послушания. А как про то, что травили его — прознали, спасибо уж князю на добром слове, так совсем лихо стало. Жена да дочки причитаниями своими дядьку Крута со свету сживут скорее, чем злополучный отравитель. Мочи не было слушать, вот воевода и сбегал из родной избы частенько.

Полная людей гридница гудела, но, когда в дверях показался князь, вокруг тотчас стало тихо. Сжимая ладонью рукоять убранного в ножны меча, Ярослав прошел к деревянному престолу на невысоких подмостках прямо посреди гридницы. Пристальным взглядом он окинул и свою старшую гридь, и безусых отроков, и настороженных бояр. Все помнили, как сцепились они с князем тогда, на исходе весны.

Мстиславич уж почти не хромал да не подволакивал правую ногу. Увидеть можно было, токмо коли очень внимательно к нему приглядеться. С какой-то отеческой заботой дядька Крут отметил еще, что рубаха-то на князе — новая. Иначе положен узор, по-другому расшит ворот и подол. Воевода скрыл усмешку в седых усах. Ну, может, и не худо все у него будет с молодой женой.

— Здравы буди, дружина моя славная да бояре многомудрые, — остановившись спиной к престолу, Ярослав по очереди посмотрел на бояр, оказавшихся ошуюю, и на дружину — одесную.

— Здрав будь, князь! — прогремела гридница в ответ.

Ярослав не успел сесть, когда заговорил, не стерпев, боярин Гостивит. Воевода знавал его еще при старом князе Мстиславе.

— Долго же ты ждал, пока собрать нас, князь!

Дородный и тучный, он поднялся с лавки, заняв собой, казалось, половину гридницы разом.

— Что же ты, Гостивит Гориславич, и нынче самую малость обождать не можешь? — Ярослав повернулся к боярину, не скрывая усталости. — Уж дал бы мне слово молвить, коли так чаял побыстрее вече созвать.

Дядька Крут довольно усмехнулся. Заматерел Мстиславич. В гриднице послышались тихие, сдержанные смешки. Но боярин Гостивит таких весельчаков сожрал бы с костями и не подавился. Они и взгляда его искоса не стоили.

— А мы о твоих подвигах ратных наслышаны, княже. Еще земля не осела на тех курганах, в которых отцы похоронили невернувшихся сыновей. Воинов нашей славной Ладоги! Которых ты, князь, увел, а взад — не вернул!

Коли прежние смешки прозвучали тихо, то нынче по гриднице прокатился сдержанный, но громкий ропот. Боярин же не дрогнул, на голоса оборачиваться не стал. Дядька Крут заметил, как взвился на ноги вернейший княжеский сотник Стемид — да был усажен на место своими побратимами.

Князь же выпрямился резко на престоле, впился взглядом в лицо Гостивита Гориславича. На побледневшем от гнева лице, как и всякий раз, еще резче проступил старый шрам.

— Вот как ты заговорил, боярин, — сказал он обманчиво ласково и спокойно.

— Не забудь про отцов да сыновей вспомнить, когда товары свои станешь по новому торговому пути на юг возить — рабов да меха, воск, мед, когда норманнам втридорога продашь итильское золото. Вспомни про них, боярин, когда привезешь к нам на Ладогу шелка, пряности заморские да вина, да стекляшки янтарные.

Гридница встретила слова Ярослава одобрительными кивками. Часть бояр и до того поглядывала на Гостивита с легкой опаской. А нынче и вовсе косилась неодобрительно. Кто-то даже полы богатого плаща запахнул, мол, чтоб подальше быть.

— Ты меня торговлей не попрекай, князь, — Гостивит, насупившись, угрюмо, исподлобья глядел на Ярослава. — Сколько с нее мы отдаем в ладожскую казну — так ты об том больше всего ведаешь. Сам и дерешь с нас по дюжине пошлин да сборов.

— Так и ты с поклепа начал, боярин, — тот покачал головой и окинул гридницу требовательным взглядом. — Коли торгуется кому на Ладоге славно да прибыльно — следует делиться. Торговля эта кровью нам достается.

Ярослав поднялся с престола да шагнул вперед, стал широко, завел ладони за воинский пояс, чтобы хорошо был виден и меч, и нож, и заговорил снова:

— Мы заключили добрый союз со славным князем Некрасом Володимировичем, скрепили его на днях свадьбой! Проложили ладожскому княжеству торговый путь на юг, теперь для каждого нашего купца найдется у Некраса Володимировича и приют, и подмога!

Князь говорил громко и властно, так, чтобы голос его, отражаясь от стен, был слышен в каждом уголке гридницы и даже за ее пределами, коли вздумает кто подслушивать. Он принялся расхаживать вдоль престола, всматриваясь то в лица верной гриди, то — в боярские. Потрепанный, запылившийся по краям плащ с тихим свистом разрезал воздух всякий раз, как Ярослав стремительно разворачивался и направлялся в другой угол гридницы.

— Любо, гридь? — остановившись напротив дружины, спросил он.

— Любо, княже! — как один, отозвался почти каждый, и дядька Крут среди них.

— Добро, — Ярослав улыбнулся. — Коли дружине моей любо — добро.