Пляски бесов

– Руки вы мне зачем завязали? – голос Стаси разнесся по чаще, но в ней потонул.

– Я наблюдал за тобой, – на этот раз Панас обращался к девушке напрямую, – и понял, что такой патриотки, как ты, во всем селе не сыскать.

– Не, дед Панас, – отвечала Стася. – Обманулись вы во мне. Я не патриотка.

– А ты что же, страну свою не любишь?

– Я страну свою люблю. Но не хочу, чтобы такие, как вы, указывали мне, как я ее любить должна! – выкрикнула Стася, и на этот раз лес отозвался трепетом крыльев напуганной птицы.

Панас сухо засмеялся, закуривая новую цигарку. Вдохнул от нее и, не удержав дыма глубоко, отпустил его, то ли смеясь, то ли кашляя. Из его седого рта к костру полетели маленькие разорванные комки.

– Те, кто свою страну любит, готовы принести себя в жертву, – произнес Панас.

– Какую жертву? – спросила Стася, но старик не стал отвечать на ее вопрос.

– Скоро выйдет луна, – сказал он и уставился на костер.

Стася тоже смотрела на огненные языки, которые Панас ворошил время от времени, заставляя их подняться выше и выкрасить его седую бороду в огненный цвет так ярко, что казалось – Панас напился крови.

Пролился лунный свет, осветив высокие деревья и набросив их тени на землю. Выпрямил спину Панас, ноги под себя подобрал, и напряжение возникло в его фигуре: того и гляди скакнет. Луна вставала из-за его спины, свет ее струился Стасе в лицо, высвечивая его и зажигая глаза нездешним блеском.

Темя полной луны показалось над верхушкой дерева. Застряла луна в его черных ветвях, и сейчас лицо Стаси было похоже на нее – такое же молочно-мерцающее, обрамленное черными прядями волос. Рука Панаса потянулась к палке, сжала ее, и мир остановился, словно стиснутый его кулаком. Время остановилось и не текло вперед. Реки и ручьи прекратили ход. И казалось, сейчас что-то должно случиться. Но не сдюжили ветки – луна, сделав рывок, показалась наполовину. Путаясь все же в ветвях, она была похожа на огромную светящуюся колючку. Сощурила Стася глаза – и колючка уже не колючка, а подсвечник, в котором горят шесть свечей. Сощурилась сильней – и то уже не подсвечник, а гнездо, в котором, задрав глотки к черному небу, кричат воронята. Было их ровно шесть. Тихий шорох пришел со стороны Панаса – рука его напряглась, спина загудела. Вот-вот что-то случится. А Стася тем временем склонила голову набок, и от луны потянулись в ее глаза, соединяясь с ресницами, светящиеся прутья. Сошлись они у ее переносицы в узел – и то не прутья уже, а метла. Можно вскочить на нее и мчаться навстречу луне. Стася захохотала звонко, огонь припал к земле, Панас подобрался. Повела Стася плечом – и вот уже светящийся черенок близок, только ногу на него закинуть. Вскинул Панас руку и перебил палкой лунный свет. Задрал седую голову, и в небо ушел тонкий тоскливый вой. Оборвалась связь дерева и луны. Исчезла метла. Поплыла луна по небу – мерцающе-белая, вся в пятнах. Время выскочило из кулака Панаса. И ничего не случилось, кроме того лишь, что из-за темных деревьев показался отец Василий Вороновский в сопровождении отца Ростислава, отца Варлаама и Луки. Приблизившись к костру, он поставил чемоданчик на землю.

– Снова ты выл, – обратился он к Панасу.

– Здешние ведьмы волка боятся, – буркнул старик.

– Она пока не ведьма, – отец Василий уставился на Стасю набрякшим лбом.

– Дело за малым, – Панас посмотрел на полную луну, царицей плывущую по небу.

Леська только скосила глаза, не имея сил оторвать от подушки головы, когда из-под пола раздался шум, приглушенные голоса, а потом половицы и вовсе опрокинулись. По комнате, заполненной мерцающим светом то живой, то мертвой лампы, пошел сырой сильный запах подземных течений. Над полом показалась голова Панаса, освещенная светильником, который он держал высоко в руке. Леська разомкнула сухие, посиневшие губы.

– Раз, – считала она, – два… три… четыре, и сам страшный греховодник ко мне пожаловал, – скрипуче засмеялась она, когда из подпола вслед за Варлаамом и Ростиславом показался отец Василий, – пять… – проговорила она, когда снизу вышел Лука, – шесть… деточка моя пришла, – Леська улыбнулась Стасе, сморщив ссохшееся лицо, на котором клювом рос крупный нос.

Четверо мужчин, включая Панаса, застыли у стены, а Василий Вороновский принюхался, поводил крупной головой и безотлагательно отправился к тому углу, куда не отрываясь смотрела Леська все эти дни. Уставился он туда, набычившись и так расставив ноги, словно кто-то собирался сбить его с них.

– Что ж, мы вовремя, – произнес Василий, и нога его под рясой затряслась.

Панас, стоявший за его спиной, тонко потянул воздух и оскалился.

– Тихонько, Панас… – не отворачиваясь от угла, промолвил Василий. – Еще не время. Не мешай торжеству. Бо оно и нам на руку… Царко, почему меня не пригласил? Я б пришел по первому зову… Но, видишь, и теперь не запозднился. И не с пустыми руками пришел – с подарком… Рус, а ты чего молчишь? Не ждал? Давно веселитесь? Как я посмотрю, давно.

Леська захохотала, подняла кривой посиневший палец и ткнула им в Василия.