— Я предлагаю отобрать сто человек из состава бойцов нашей славной Красной армии, переодеть их в гражданскую одежду, выдать им топоры, молотки, пилы и двадцать ящиков гвоздей, — заговорил Антонов-Овсеенко, окуривая своих подельников клубами дыма из самокрутки. — Но, — он сделал ударение на этом слове и высморкался, — но наши посланники не должны говорить, кто они такие и откуда. Тут надо как учит Владимир Ильич, соврать, потому что «правда» — это буржуазная закавыка, а ложь оправдывает средства.
План оказался хорошим, понятным, добавить было нечего. Единственное: председатель ВЧК Мосиондз предложил назвать этот план ленинским и утвердить.
Утром на рассвете следующего дня переодетые пролетарии и евреи западных стран, которые несли ящики с гвоздями, молотки, доски, а также сидели в качестве извозчиков, расположились у домов и стали стучать в двери. Многие из них знали имена хозяек, что упрощало доступ в чужой дом.
Красноармеец Русофобчик постучал ручкой молотка в массивную дверь три раза. Но никто не отозвался. Время было такое, когда сон самый крепкий и глубокий. Русофобчик на себе испытал его в молодости, когда надо было идти в поле работать, мать его тормошила, он как-будто просыпался, но тут же, падал и снова засыпал.
— Гм, — сказал он себе, — точно, как я в детстве и подошёл к окну. Тут он согнул средний палец и постучал в оконное стекло. За занавеской что-то зашевелилось.
— Мария, подъем! Я от
Мария все слышала, поверила и махнула рукой. Она машинально проверила троих детишек, они все спали. Незваные гости стали громыхать, приколачивать доски к входной двери, а потом принялись за окна. На двух окнах разбились стекла, но добрые люди стали заколачивать и то место, где стекло вылетело полностью.
«Гм, что бы это могло быть», подумала Мария и, повернувшись на правый бок, тут же засопела. В этот раз она спала крепче обычного и проснулась только, когда Василек, мальчик семи лет, стал щекотать соломинкой под ее носом.
— Хи…хи, — произнёс он, увидев, что мать открыла глаза и убежал к себе.
Уже был двенадцатый час. Мария вскочила и бросилась готовить завтрак детворе. А их было трое: два мальчика и девочка, мал, мала, меньше.
Она попыталась открыть окно, но это оказалось невозможно, и тут она почувствовала запах гари.
— Батюшки, что это? — произнесла она и вскрикнула от ужаса. В щель между досками она увидела, что дом напротив, дымился со всех сторон. Это поджёг, это обман, это подлость. Вот до чего дошли эти изверги рода человеческого. Дом напротив еще не полыхал, он только дымился, огонь как бы набирал силу и если огонь не потушить, он через час начнёт полыхать.
Она стояла, как каменная, думала мучительно и напряженно, ища выхода, но выхода не было: смерть окружала ее с детьми и передавалась запахом гари через разбитое и заколоченное досками окно.
Ее обступили дети, это та сила материнской любви, которая заставляла ее искать спасения для детей и отогнать приближающийся конец.
— Мама,
— Да, мама, правда, сколько можно стоять, — подтвердил самый старший Василек. — Это мы что, горим?
— Да тише ты! Никто не горит, ничего не горит. Я сейчас, а ты, Васька, будешь моим помощником. Срочно топи плиту, сделай яичницу, а мне нужно в погреб. В погреб, ты слышишь, в погреб. Не пугай маленьких, договорились? Вот умница, — сказала мать и поцеловала его в лоб.
Но Василек уже уловил: мать плачет, значит, что-то не так. Он приказал младшим лежать, а кто встанет без разрешения получит по заднице.
— А я писать
— Вон ведро в углу, дуй. А ты, Вань вставай, будешь мне помогать. У нас дрова, щепа есть?
— Полно, вчера натаскал по-твоему же заданию.
— Ну и молодец. Тащи к плите.
Мария в бешеном темпе стала скидывать одеяла, подушки и даже принялась разбирать железную кровать и спустила спинки в подпол.
Вскоре погреб превратился в большую комнату, даже отверстие для притока воздуха от сырости было в самом низу. А вот воды не хватало. Одно ведро и то неполное. Вода — жизнь. Кончится вода — кончится жизнь, подумала Мария и первый раз присела на собранную кровать.
— Мама, дома горят вокруг! — громко крикнул Василек. Это что и мы будем гореть?