Пляжная музыка

Президент Никсон оставался в полном неведении относительно того, что его внезапное нападение на Камбоджу так накалило страсти даже среди нас, самых аполитичных студентов. Угрожающий заряд энергии взорвался в наших сердцах, в сердцах тех, кто уже давным-давно смирился с ролью детей, находящихся под опекой штата. Мы выскочили из общежитий, из домов братств и сестринств, даже самые прилежные бросили книги прямо на библиотечных столах. Бежали — кто парами, кто поодиночке — и в результате собрались в толпу, двинувшуюся к площади под названием Подкова возле Рассел-Хауса. Растерянные, не имеющие перед собой никакой цели, мы демонстрировали южное непонимание происходящего и чувствовали горечь предательства из-за бессмысленной гибели четверых из нас. Если бы студентов убили в радикальном Гарварде или Колумбийском университете, то это еще хоть как-то можно было бы понять, найти смягчающие обстоятельства. Но стрельба по тринадцати студентам в идиллическом городке Кент, штат Огайо, в колледже, даже более лояльном к властям, чем Университет Южной Каролины, была непостижима. Нам стало ясно, что правительство открыло сезон охоты на каждого, протестующего против войны. Тогда, буквально за один день, в сердцах мятежного американского студенчества, беспорядочно сбивающегося в толпы, родилось и было выпущено на свободу такое чувство, как солидарность, со всеми таящимися в нем угрозами. И пока мы шли к Подкове, даже самые послушные и мягкотелые студенты почувствовали в воздухе горячее дыхание бунта. Скорбь очень быстро переросла в гнев, а пассивность, словно по волшебству, — в масштабный протест. То, что происходило в Каролине во время таких вот бессмысленных перемещений толп студентов между зданием библиотеки и Рассел-Хаусом, имело место в кампусах по всей Америке. Доводы рассудка и благоразумие были похоронены, вежливость куда-то улетучилась: нас всех вел вперед мятежный дух. Хотя никто не знал, куда мы идем.

Позже я стал думать, что то бессмысленное движение давало незабываемые ощущения. Я понял, что такое стадное чувство и почему паломники берут числом. До сих пор я всегда был одиночкой — толпой из одного человека. Но сейчас руки мои тряслись от ярости, во рту пересохло. У меня возникло какое-то иррациональное чувство — готовность убивать, хотя, как ни странно, шагая в толпе кричащих и плачущих студентов, я не испытывал ни малейшей злости.

Когда мы наконец подошли к площади перед библиотекой, Кэйперса и Шайлу уже успели арестовать за проведение незаконного митинга. Новость об их аресте мгновенно распространилась в разгневанной толпе, но потом мы, к своему удивлению, узнали, что сам президент университета ходатайствовал об их освобождении. Толпа рассосалась, как туман над Сальюда-ривер, почти застенчиво, словно чья-то невидимая рука сняла заклятие.

В тот вечер мы с Джорданом и Майком как раз сидели в «Йестерди», когда туда вошли Шайла и Кэйперс. И пока они шли к бару, вскинув вверх руку, сжатую в кулак, их приветствовали взрывами аплодисментов, причем все пытались прикоснуться к своим героям. Над левым глазом у Кэйперса лоб был заклеен пластырем: при аресте один из офицеров стукнул его головой о стену. Шайла подошла к передним дверям ресторана, чтобы выплеснуть на толпу свой праведный гнев, а Кэйперс с Радикальным Бобом тем временем обрабатывали всех у черного входа. По улицам разносились крики, возле стадиона, сверкая мигалками, появилась полицейская машина. Рев сирен прокатился над городом. Это вовсе не было анархией, даже близко к ней не стояло, но что-то привело в движение осадочные породы бесстрастия, залегшие в расплывчатых границах колледжа. Наша апатия горела синим пламенем, и мы испытывали невероятный подъем душевных сил. В тот вечер один только факт, что ты еще жив, казался новым направлением теологии. Тенистые улицы спящего города стали шумными и неспокойными. По телевидению и радио передавали, что убитые студенты не были радикалами и никто из них даже не был приписан к резервному корпусу подготовки офицеров. Люди в форме обратили оружие против самых обычных студентов. Мое поколение объединилось в желании восстановить попранную справедливость, а наши родители при этом до смерти испугались.

На следующий день студенты снова начали собираться, и я понял, что стихийные митинги намного опаснее запланированных. Толпа опять двинулась к Подкове, и я вновь ощутил волнующее чувство единения, когда меня подхватило и понесло людское море. Пока сквозь слепящие лучи солнца мы пытались расслышать и разглядеть ораторов, Джордан крепко держал меня за локоть. Джордан крикнул мне, что не видел столько вооруженных людей даже в Кэмп-Пендлтон [212]. Дорожную полицию усилили сотнями национальных гвардейцев, воздух был каким-то студенистым, непригодным для дыхания.

Выступала Шайла, и мы постарались протиснуться поближе, но от трибуны нас все еще отделяло пятьдесят футов.