Пляжная музыка

— Как Майк узнал, что я все еще жив? — спросил священник, и в его голосе послышалась усталость, которой я раньше не замечал.

— Тот же источник. Все тот же источник. Когда несколько лет назад миссис Макичерн пришла в Ватикан на исповедь и тот, кого она в одиннадцатом классе учила английскому, оказался ее исповедником.

— Ошибочная идентификация, — заявил Джордан. — Именно так я в тот день ей и сказал.

— В Уотерфорде она к тому же ставила голос. По ее заверениям, уж что-что, а голоса она не забывает.

Джордан хмыкнул, но, судя по всему, был явно потрясен моим сообщением.

— Каковы шансы услышать в Италии исповедь учительницы английского из Южной Каролины, которая когда-то, в старших классах, проходила с тобой «Жизнь на Миссисипи»?[52]

— Весьма незначительные, — признался я. — Слухи поползли сразу, как только она вернулась в город. Впрочем, они ходили по Уотерфорду всегда, со дня твоей безвременной кончины.

— Я тогда был совершенно сбит с толку. У меня не было времени все хорошенько продумать.

— Ты неплохо все устроил. Я читал твой некролог, ходил на заупокойную службу в качестве поддерживающего края покрова.

— И Майк тоже.

— Он говорил с миссис Макичерн. Многие находят ее рассказ вполне правдоподобным. Она не тихоня, но и не вруша. И в самом деле, где, как не в церкви, можно спрятаться в современном мире?

— Нет, Джек, — ответил священник. — Ты так и не понял. В церкви невозможно спрятаться. Ты становишься священником, чтобы снять маску, выйти из укрытия.

— Ты стал священником, потому что хорошо умеешь бегать, а не потому что умеешь сопротивляться. В этом отношении мы с тобой кровные братья.

— Я стал священником, чтобы лучше служить Богу, — рассердился Джордан. — Ты, гнусный сукин сын!

Я постучал по тонкой перегородке, отделявшей меня от исповедника.

— Господи прости! Мой исповедник только что обозвал меня нехорошим словом.

— Это была чудовищная провокация.

— Я принес тебе письма от матери.

— Она собирается приехать сюда следующей весной.

— Да, кстати. Приезжала сестра Шайлы. Выследила меня с помощью частного сыщика. Как ни странно, мне было приятно ее видеть. Она пытается узнать все о своей сестре.

— В таком случае ты должен помочь ей.

— Очень может быть.

— Джек, передай ей, что я думаю о Шайле. Передай ей, что считаю Шайлу единственной святой, которую когда-либо встречал, единственной святой женщиной.

— Жаль только, что она не вышла замуж за святого, — сказал я, уже собираясь уходить.

— Да уж, — согласился Джордан. — Зато она вышла за чертовски хорошего друга.

В темноте исповедальни Джордан тихо произнес слова молитвы и сотворил крестное знамение.

— А теперь, Джек, иди и больше не греши, — произнес Джордан. — Тебе отпущены все грехи.

— Я ведь не причащался. Я всего лишь принес письма.

— Это не обычное отпущение грехов, — сказал священник. — Но и ты не обычный человек.

— Тебе надо на время залечь на дно, — посоветовал я. — У Майка достаточно денег для того, чтобы отыскать Джимми Хоффу[53].

Покинув исповедальню, я повернулся к поющим на хорах монахам и подошел к алтарю, где священник как раз заканчивал мессу. Итальянский язык напоминал мне об ответах на латыни, которые я в детстве произносил во время мессы. Мое внимание привлекла картина в боковом приделе. Рассматривая ее, я прикидывал, является ли «Благовещение» работой Рафаэля или художника, хорошо изучившего технику великого мастера. В Риме шедевры — такое же обычное дело, как яйца на Пасху, а потому никогда не знаешь, когда на них наткнешься. Но, хорошо зная историю искусства, я прекрасно понимал, что вряд ли самостоятельно смогу установить автора картины, а потому взял себе на заметку найти имя художника в библиотеке Ватикана.

Я пересек неф церкви и встал на колени рядом с пожилой римлянкой, затем просунул пятьсот лир в щель ящика для пожертвований и поставил свечу за упокой души Шайлы. Нетерпеливо поправив свечу, я слишком быстро поднялся и пошел по длинному проходу. И тут неожиданно увидел, как в другом конце церкви Джордан покинул исповедальню и двинулся к боковой двери, ведущей в монастырь.