Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)

– Ну вот. Теперь, когда мы знаем друг друга по именам, – вновь заговорила она, – глупо не сказать вам впрямую то, что я думаю. Я не знаю, так ли уж он по-прежнему рвется увидеться с вашей… увидеться с Фионой. Может, и нет. Я его не спрашивала, и он мне не говорил. Может, это у него мимолетный каприз был. Но мне в любом случае не хочется его туда везти: вдруг выплывет что-то большее. Такой риск я не могу себе позволить. Не хочу, чтобы с ним стало труднее управляться. Еще расстроится, вобьет себе в голову какую-нибудь глупость. У меня и так с ним забот полон рот. И помогать некому. Одна я тут! У меня же никого нет.

– А вы никогда не думали… Это, конечно, было бы для вас большое горе… Вы не думали, что его когда-нибудь придется отправить туда насовсем? – сказал Грант.

При этом он понизил голос почти до шепота, но она, похоже, не чувствовала необходимости говорить тише.

– Нет, – сказала она. – Насовсем он останется у меня здесь.

Грант помолчал.

– Что ж. Это говорит о вашей доброте и благородстве.

Он надеялся, что в слове «благородство» не прозвучит оттенок сарказма. Тем более что он и не имел этого в виду.

– Вы думаете? – удивилась она. – Благородство – это совсем не то, что мною движет.

– И тем не менее. Нелегко все-таки…

– Да, нелегко. Однако в моем положении большого выбора-то и нет. У меня просто не будет денег, чтобы это оплачивать, если я не продам дом. Дом – это все, что у нас есть. Никаких других ни средств, ни источников дохода у меня нет. Пенсию мне начнут платить с будущего года, и у нас будет его пенсия плюс моя пенсия, но даже и при этом я не смогу себе позволить долго его там держать, сохраняя за собой дом. А он для меня много значит – ну, то есть дом, я хочу сказать.

– Мило, – сказал Грант.

– Ну а что ж, нормально. Я столько в него вложила. Все эти ремонты, уход…

– Да это я понимаю. Естественно.

– Терять его я не намерена.

– Понятное дело.

– И я его не потеряю.

– Я вас понимаю.

– Та его фирма нас обобрала подчистую, – сказала она. – Я не в курсе всяких там подробностей, суть в том, что на пенсию его буквально выкинули. И в довершение всего сказали, будто он должен им деньги, а когда я попыталась выяснить, что к чему, он только повторял, что меня это не касается. Думаю, он выкинул какую-то дурацкую глупость. Но спрашивать его было нельзя, и я молчала. Вы же были женаты. То есть вы и сейчас, конечно… Сами знаете. А когда я только-только начала добираться до подоплеки всей той истории, мы сговорились с одними нашими знакомыми поехать отдыхать, и отменить поездку было нельзя. А во время поездки он вдруг подхватывает этот вирус, о котором никто слыхом не слыхивал, и впадает в кому. Так что он-то как раз ловко соскочил.

– Да, не повезло, – сказал Грант.

– Я не в том смысле, что он и впрямь заболел нарочно. Так вышло. Он на меня больше не злится, и я на него не злюсь. Жизнь есть жизнь.

– Что верно, то верно.

– От судьбы не убежишь.

Деловитым кошачьим движением она провела языком по верхней губе, слизнула крошки печенья.

– Меня послушать, так я просто философ какой-то, правда? А вы, говорят, были профессором в университете?

– Это давно было, – сказал Грант.

– Я-то не бог весть какая интеллектуалка.

– Да я ведь тоже, если разобраться.

– Я знаю одно: если я решила, то решила. В общем, тут и говорить нечего. Я с домом не расстанусь. А значит, буду держать его здесь и не хочу, чтобы он вбивал себе в голову, будто ему хочется куда-то еще. Возможно, это была моя ошибка – помещать его туда, чтобы на время освободиться, но другого случая могло и не представиться, и я рискнула. Вот так. Урок усвоен.

Она вытащила вторую сигарету.

– Спорим, я знаю, что вы думаете? – сказала она. – Вы думаете, что я корыстный человек.

– Кто я такой, чтобы судить вас. Это ваша жизнь.

– Уж это точно.

Ему подумалось, что разговор надо бы закончить на более нейтральной ноте. И он спросил ее, не работал ли ее муж, когда был школьником, во время летних каникул в магазине инструментов.

– Впервые слышу, – сказала она. – Я ведь не местная.

Подъезжая на машине к дому, он отметил, что болотистая низина, которая зимой была чуть не доверху завалена снегом, строго расчерченным тенями деревьев, уже зацвела сортирными лилиями. Их молодые, размером с блюдце листья на вид настолько аппетитны, что их так и хочется съесть. Цветы у всех растений смотрят прямо вверх, будто язычки пламени, и так их много, желтых-желтых, что они как будто изливают свет, причем вверх, от земли к серому, затянутому облаками небу. Вспомнилось, как Фиона рассказывала ему, что они и тепло вырабатывают тоже. Порывшись в каком-то из потайных кармашков памяти, она сказала, что, если приложить руку к чашечке цветка, говорят, можно почувствовать тепло. И добавила, что она пробовала, пыталась, но не уверена, действительно его почувствовала или это плод воображения. А тепло притягивает насекомых.

– Природа не валяет дурака ради внешних красот.