Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)

Но попытки думать так Лорне не помогали. Едва она сформулирует в уме что-нибудь в таком духе, как снова ей чудится, что дверь, не давая открыться, держит тяжесть мертвого тела. Безжизненная тяжесть, серая плоть. Тело Полли, которой ничего не досталось. Которой ничего не дала семья и у которой не осталось надежды на перемену к лучшему, о каковой она, должно быть, мечтала всю жизнь.

– А почитай теперь про Мадлен, – сказала Элизбет.

– Да мы, по-моему, «Мадлен» с собой не захватили, – сказала Лорна. – Нет. С собой у нас ее нет. Ладно, не важно, ты ведь ее знаешь наизусть.

И они с Элизбет начали хором:

В Париже на тихой улочке рядом с Большими бульварами Жили-были двенадцать девочек, и все они делали парами. Шесть пар девочек, неразлучная дюжина, Ровно в девять тридцать гулять отправлялась дружно[2].

Все это глупость какая-то, мелодрама, дурацкий комплекс вины. Этого не случится.

Однако такое бывает. Человек гибнет, если ему вовремя не помогли. А если ему вообще никогда не помогали? Человек не выдерживает и срывается во тьму.

Но вдруг среди ночи включила свет В их спальне мадам Клавель. Она в испуге: Мадлен-то нет! И дыбом пустая постель.

– Мамочка, – раздался вдруг одинокий голосок Элизбет, – ты почему остановилась?

– Сейчас, – сказала Лорна. – Погоди минутку. Что-то в горле пересохло.

В Хопе поели гамбургеров с молочными коктейлями. И понеслись дальше со спящими на заднем сиденье детьми вниз по долине реки Фрейзер. Но долго еще ехать как! И вот наконец Чиллиуок, вот наконец Эбботсфорд, вот наконец впереди замаячили холмы Нью-Вестминстера, а потом другие холмы, уже застроенные домами, – это начался уже город. Впереди еще мосты через реку, развязки и повороты, улицы, которые надо проехать из конца в конец, пересечения и светофоры. И все это еще пока что «до». Но когда эти же места она увидит вновь, они будут уже «после».

Когда въезжали в Стэнли-парк, ей пришло в голову помолиться. Этакое, в общем-то, бесстыдство – едва безбожницу, что называется, приперло, она – здрасте пожалуйста! – прибегает к молитве. Которая состоит из набора слов и звучит бессмыслицей: пусть этого не случится… пусть этого не случится… Не дай, чтобы это произошло.

День стоял по-прежнему безоблачный. С моста Львиные Ворота открылся вид на пролив Джорджия.

– Интересно, виден сегодня остров Ванкувер? – сказал Брендан. – Приглядись-ка, а то мне никак.

Лорна, вытянув шею, устремила взгляд в окно машины.

– Далеко-далеко, – сказала она. – Еле-еле на горизонте, но виден.

И при виде этих голубоватых, все более туманных и словно растворяющихся в море комочков, она поняла, что в ее распоряжении остается еще кое-что. Сделка с судьбой. Надо заключить сделку и верить, что она еще возможна, что до последней минуты сделка все еще возможна.

Сделка должна быть серьезной и окончательной, а по условиям чтобы была тяжелой и даже мучительной. Я что-то отдаю. И что-то обещаю. Если можно, чтобы это оказалось неправдой, чтобы этого не случилось.

Нет, про детей не надо; она отсекла от себя эту мысль так, словно выхватывает детей из огня. И не про Брендана, но по причине противоположной. Она его недостаточно любит. Она может говорить, что любит его, и в какой-то мере сама может в это верить, и она хочет, чтобы он ее любил, но рядом с ее любовью то и дело слышится некий ропот ненависти, причем почти все время. Так что было бы несерьезно (а главное, бесполезно) предлагать судьбе в качестве жертвы Брендана.

Себя? Свою красоту? Свое здоровье?

Нет, этот путь показался ей неплодотворным. В случаях, подобных этому, самой выбирать что-либо, наверное, вообще неуместно. Ты же не можешь выдвигать условия. Но если тебе будет явлено, ты их узнаешь. И ты должна пообещать соблюдать их, даже не зная заранее, каковы они будут. Вот: обещаю.

Но чтобы это никак не затрагивало детей.

Теперь свернуть на Капилано-роуд, и они уже в своем районе города, – это их уголок мира, где их жизни по-настоящему значимы, а их поступки что-то меняют. А вот и вызывающе-деревянные конструкции их дома проглядывают между деревьев.

– Давай лучше войдем через парадную дверь, – сказала Лорна. – Там хоть ступенек нет.

– А что, – отозвался Брендан, – на пару ступенек тебе уже не подняться?

– А как же мост! – захныкала Элизбет, неожиданно проснувшись. – Мост мне так и не показали! Не могли, что ли, вовремя разбудить?

Ей никто не ответил.

– А у Дэниэла ручка на солнце обгорела, – чуть более благодушно продолжила она.

Слышались какие-то голоса; Лорне показалось, что они доносятся с соседнего участка. Идя за Бренданом, она завернула за угол дома. На ее плече лежал Дэниэл, все еще тяжелый и сонный. Еще она несла сумку с пеленками и другую с книжками, а Брендан нес чемодан.

Тут обнаружилось, что те, чьи голоса она слышала, сидят не где-нибудь, а на их собственном заднем дворе. Полли и Лайонел. Они вынесли во двор два шезлонга, чтобы отдохнуть в тенечке. К приехавшим они сидели спинами.

Лайонел. Господи, она же совершенно о нем забыла!

А он вскочил, бросился открывать дверь черного хода.