Плюс-минус бесконечность

Второе же «я» Браницкого издевательски подзуживало: «Сколько посредственных инженеров, бесталанных учителей, равнодушных врачей выпускают вузы! Уродливые машины, искалеченные судьбы, загубленные жизни — вот чем оборачиваются дипломы, которые мы выдаем из благих, казалось бы, побуждений, опасаясь нанести урон интересам государства. Как будто вред, который причинит дипломированный невежда, не есть во сто крат более тяжелый урон!»

К счастью для Антона Феликсовича, у него было из чего выбирать, даже в писательстве. От графомании его спасла научно-популярная литература, на которую смотрят свысока как «истинные» писатели, так и «истинные» ученые.

Да, многие коллеги Браницкого считали «популяризаторство» делом несерьезным и чуть ли не роняющим достоинство ученого. Однако научно-популярный жанр не так прост, как кое-кому кажется…

Уже будучи автором трех технических книг, Антон Феликсович написал популярную брошюру для Гостехтеориздата. Рецензировала ее Ксения Владимировна Шельмова, доктор физико-математических наук, женщина необычайно эрудированная и едкая, словно концентрированная серная кислота. Отзыв был уничтожающим.

Заведующий редакцией, добрейший и корректнейший человек, обращаясь к незадачливому автору, участливо сказал:

— Воля ваша, но, по-моему, переделывать не стоит, зря потратите время…

На переработанную рукопись та же Ксения Владимировна дала противоположную по смыслу рецензию. Брошюру издали, а Браницкому предложили совместительство, очевидно полагая, что человек, способный вытянуть свою собственную безнадежную книжку, сумеет сделать то же самое с чужими.

Так в далекие пятидесятые годы Антон Феликсович оказался одновременно на двух стульях: он заведовал лабораторией в НИИ и был редактором Гостехтеориздата. Во второй своей ипостаси ему довелось встречаться с интереснейшими людьми, очень разными, но объединенными в общность словом «автор».

Познакомился он и с Ари Абрамовичем Штернфельдом, о котором в энциклопедии сказано: «…один из пионеров космонавтики… Международные премии Эно-Пельтри-Гирша по астронавтике (1933) и Галабера по космонавтике (1962)».

Говорят, жизнь полосатая. Судя по всему, Ари Абрамович переживал тогда не слишком светлую полосу. Его книга «Межпланетные полеты» второй год лежала в издательстве без движения. Наконец ее дали Браницкому — видимо, как специалисту по «безнадежным» рукописям.

Стоит ли подчеркивать, насколько заинтересовала Антона Феликсовича тема? Жажда полета, утратив физическую утолимость, стала чем-то вроде нестихающей душевной боли. Книга Штернфельда трансформировала ее если не в мечту (Браницкий считал себя реалистом), то в игру воображения.

Бывший любитель-авиатор и будущий профессор, пока еще не защитивший даже кандидатской диссертации (это был как раз период между первой, неудачной, защитой и второй), представлял себя в кабине космолета, несущегося к Марсу по траектории, рассчитанной Штернфельдом…

Закончив редактирование (а потрудиться пришлось изрядно), он встретился с автором. Обликом тот напоминал древнего ассирийца: грива седеющих черных волос, курчавая борода, выпуклый блестящий лоб, глаза-маслины. Наушник слухового аппарата, быстрая нечленораздельная речь, бурная мимика дополняли это впечатление.

Штернфельда сопровождала жена — тихая, неприметная на его фоне женщина. В ее отношении к мужу чувствовалось что-то материнское. Видимо, Ари Абрамович был приспособлен к галактическим мирам лучше, чем к тому, где обитал, он как бы спустился на Землю со звезд, и жена взяла на себя роль посредницы между ним и землянами. Она и в самом деле служила переводчицей: несмотря на слуховой аппарат, Штернфельд не понимал Браницкого, а тот и вовсе не мог приспособиться.

— Мы хотели сказать, что… — комментировала каждую его фразу жена, видимо идеально изучившая манеру Штернфельда общаться с собеседниками.

Первый контакт с «инопланетянином» закончился плачевно из-за непростительной для профессионального редактора оплошности. Правка была настолько обильна, что в авторском тексте не осталось буквально живого места.

Если бы Браницкий предварительно отдал рукопись на машинку, то все обошлось бы как нельзя лучше. Но глазам Ари Абрамовича предстало его детище, подвергшееся чудовищной вивисекции (так он решил сгоряча). И Штернфельд взорвался. Затолкав смятые листы рукописи в портфель, он выбежал, крикнув что-то вроде: «Ноги моей здесь не будет!»

Назавтра Браницкий услышал в телефонной трубке женский голос:

— Приносим извинения. Мы прочитали отредактированную рукопись и остались очень довольны.

Они еще не раз встречались — автор книги оказался милым, приветливым человеком. А когда «Межпланетные полеты» увидели свет, Браницкий получил экземпляр с дарственной надписью, начинавшейся словами: «Долгожданному редактору этой книги…»