Плюс-минус бесконечность

— Я так и вижу эту операцию, будто стою у стола! — говорила мама, сидя с ногами на лучшей койке своего отделения, исхудавшая, желтая до мистической жути — настолько, что даже полностью седые ее волосы приобрели оттенок спитого чая. — Здесь желчник, здесь желудок, а тут проток… Вот воротная вена… Верхнюю брыжеечную иссекаем… Лимфодиссекция улучшит прогноз, а травматичность не так уж и возрастет… Куда уж дальше… Ну, узлы — понятно… И по ходу общей печеночной — тоже, иначе зачем и огород городить… Интересно, в нижнюю полую проросла она? А в аорту? Если нет, то можно… В любом случае, отделяем и смотрим… — забываясь, она тыкала стремительно худеющими пальцами в пустоту, явно видя перед собой чье-то чужое операционное поле, и спасала — хоть на год, хоть на месяц, но спасала кого-то другого, вдохновенно импровизировала, озарялась, побеждала…

— Мама, ты так ничего и не расскажешь мне о моем… — Лёся сглотнула, — отце? Ты уверена, что это правильно, что я о нем ничего не знаю?

— А? — очнулась мать и с изумлением вместо родной операционной увидела бежевые стены отдельной палаты, в которую коллеги специально для нее превратили ранее толком не использовавшуюся «вторую бельевую». — А-а… Я думала, ты давно догадалась, просто мне не говоришь… Ну, так вот, твоя догадка — правильная.

— Какая догадка? — опешила Лёся, которой действительно редко приходили озарения, а если вдруг случались — то неудачные, вроде замены блестящего хирурга-онколога на никому не нужного при нынешнем изобилии дешевых шмоток посредственного модельера.

Мама едва заметно усмехнулась незнакомо морщинистым ртом на привычное тугодумие дочки:

— Художник Алексей Щеглов, невозвращенец, которого у нас сначала прокляли, а теперь зовут вернуться… Не однофамилец и не тезка. А именно он. Вернется — повидаетесь. Только навряд ли ваша встреча получится радостной…

— Тот самый?! — подскочила девушка, позабыв об общей скорбности ситуации. — И ты молчала! Он ведь, знаешь, как может помочь нам теперь?! Какие у него там возможности! Тебя могут прооперировать не здесь — в Париже! И спасти! И вообще убраться отсюда, пока целы! Ну, понятно — с тобой он развелся, но я ведь дочь ему родная и, если попрошу…

— Остынь, — коротко приказала мать. — Пока я жива, он ни одной жалобы от меня не услышит. От тебя — тоже. Помру — хоть в ногах у него валяйся.

Лёся вспомнила яркий толстый альбом, полный туманных женских образов о шести руках, но невероятно соблазнительных, увиденный весной на столе у любимой преподавательницы, красивое нервное лицо элегантного мужчины со снежными волосами, вальяжно гуляющего на телеэкране у Триумфальной Арки в сопровождении стриженного «под богему» интервьюера, подобострастно пятящегося с микрофоном… Мгновенно представила его в растянутой тельняшке с жирным пятном на пузе, в их обшарпанной «однушке» — наворачивающим мамин четырехдневный, как Лазарь, борщ за узким прихрамывающим столом, покрытым потертой клеенкой с цыплятами… А что, не уехал бы — почему нет…

— Мама… — прошептала она, схватившись за вспыхнувшие щеки. — А как же ты его… такого… заполучила?

Больная устало откинулась на пышную домашнюю подушку:

— И он тогда был не «такой», и я не «такая»… Иди домой. Спать буду.

Маму прооперировала ее самая толковая ученица — и, кажется, именно по тому грандиозному плану, который мама, то и дело прерываясь, чтобы жадно выпить очередные полстакана воды, жестко чертила перед ней в воздухе, усадив молодую, длинную и тощую женщину рядом на кровать. Со стороны это выглядело фантастично: словно две выпавшие из мира наркоманки, сидя на койке дурдома, разглядывали одну на двоих реалистичную галлюцинацию, не видимую более ни для кого.

— Здесь левее иду? — деловито вела пальцем вверх по пустому месту одна.

— Да, но выше и глубже, — взяв товарку за кисть своей рукой, поправляла ее жест другая.

Операция длилась семь с половиной часов и прошла блистательно.

— Оксана Михайловна, получилось! — с триумфальными слезами надрывалась ученица, семеня в согнутом положении за каталкой, перевозившей в реанимацию любимую наставницу, пребывавшую в глубоком наркозном сне. — У меня получилось, слышите?! Именно, как вы говорили, получилось!!!

Но из наркоза мама так и не вышла. Длительного и обширного, полностью ее искалечившего вмешательства не выдержало надорвавшееся на чужих операциях сердце.