Плюс-минус бесконечность

— Я должна поспать хоть два часа, иначе завтра просто упаду в этой гостинице прямо на пол, — и, заведя их грозный будильник на семь, почти без чувств повалилась под одеяло.

Когда Лёся проснулась, бойкое майское солнце в совершенной тишине рвалось в комнату сквозь тонкие занавески. Олег не спал: подперев голову ладонью, он с нежностью разглядывал спящую жену и, когда та приоткрыла глаза, чуть прикоснулся губами к ее переносице:

— Спи-спи… — и заботливо подоткнул одеяло.

— Который час? — пробормотала Лёся, смутно уловив, что солнце уже какое-то не утреннее, слишком зрелое.

Ее мгновенно подбросило: часы показывали двадцать минут первого.

— Что?!! — непостижимым образом она оказалась уже стоящей на полу — босая, лохматая, в короткой мятой рубашке. — Будильник не прозвенел?!!

— Я придушил его, — безмятежно улыбнулся муж. — Хотел дать тебе выспаться: ты вчера совершенно измоталась, так нельзя… А утром лежал и любовался тобой — ты спала так красиво… так женственно… И эти твои волосы на подушке… Ресницы трепетали… Интересно, что ты видела во сне… Я смотрел на тебя и думал: как же я люблю эту женщину!

— Но… Платонова… — все еще классически не верила глазам и ушам Лёся.

— Перетопчется старая карга, — небрежно махнул рукой Олег.

— Подумаешь, невелика птица.

Лёся кричала и плакала до вечера, безобразно опухнув и почти ослепнув от слез, — такого не было даже в день похорон матери — но ничего, кроме: «Да брось ты, оно тебе надо?», от мужа так и не добилась: казалось, он искренне не понимал ни своей вины, ни причины ее бурного горя…

— А что ты хочешь? Месть за квартиру, — четко определила на следующий день Лена, выслушав сбивчивый рассказ подруги. — Подожди еще: это только начало.

— Нет, нет, — цеплялась за призрак на цыпочках уходящей любви, повторяла Лёся. — Он просто боится меня потерять… Хочет, чтобы меня ничто не отвлекало от семьи… Просил о ребенке! А какой уж тут ребенок, если бы новая работа, творчество…

— Не вздумай! — крепко схватила ее за запястье товарка. — Понимаю, что и хочется, и колется, и возраст… Но только мнится мне — что-то очень нехорошее тебе в полную мощь светит…

Пристальная забота о ее благополучии продолжалась: через несколько дней случилось так, что, собравшись с мужем в гости к его родственникам, Лёся, отчаянно желая понравиться, соорудила себе с помощью старинных, еще бабушкиных щипцов, богатую, пышную, очень шедшую ей прическу — но коварный май в очередной раз прикинулся ноябрем, и к полудню едва ли не подморозило. Лёсю это ничуть не пугало: привычная к местным погодным метаморфозам, она ходила с непокрытой головой, случалось, и в нешуточные холода. Оба они уже стояли в плащах у выхода, когда Олег достал с полки какую-то случайную шапку — маленькую, тесную, вовсе не подходившую по цвету и фасону, — и ласково протянул жене:

— Надень, моя хорошая, простудишься…

Та с улыбкой отказалась:

— Ты что! Я все утро волосы накручивала — да и вообще не привыкла…

Но рука с шапкой никуда не исчезла, голос зазвучал строже:

— Надень, я сказал. В такую погоду без шапки менингит обеспечен.

Напрасно Лёся пыталась объяснить, что и зимой ее голова не мерзнет, доказывала, что дойти от подъезда до машины — это две минуты, за которые и ребенок бы не простудился, уверяла, что, наконец, такая заботливость ни к чему, потому что испортить прическу да и вообще надеть такую идиотскую шапчонку она все равно ни за какие коврижки не согласится…

— Тогда ты остаешься дома. Лучше пусть мои тетки удивятся, что я пришел без жены, чем ты умрешь от менингита, — и Олег быстро забрал из рук изумленной жены ключи от квартиры. — А чтобы ты сдуру не выскочила, тебя придется запереть, как непослушную девочку…

— Ты что, с ума сошел? — начала она в полном недоумении. — Тебя всю зиму не волновало, ношу ли я шапку в минус двадцать, с чего вдруг в мае…

— Милая, для настоящего мужчины женщины — как маленькие дети, которых иногда приходится ограждать от них самих… — муж с улыбкой, легонько, почти ласково оттолкнул ее, ловко выскользнул за порог — и ключ в замке, не имевшем внутренней задвижки, повернулся на два оборота.

Возмущенная, обиженная, она пробовала биться в дверь, но сразу поняла всю зряшность этой затеи и оскорблено просидела взаперти до глубокой ночи…

И на этот раз они, конечно, помирились, потому что Олег вернулся милым, забавным, почти не пьяным и принес кучу гостинцев — а Лёся и без того всегда готова была простить, забыть, начать сначала: это у него ведь просто от излишней старательности, от страха за ее здоровье, за их будущее, за возможность иметь детей… Но Лена качала головой: «Смотри, подруга, коготок увяз — всей птичке пропасть!» — ах, да пусть себе бормочет, она ведь некрасивая и обиженная, от зависти сохнет, что ее слушать!