— Олег, сходи, пожалуйста, в аптеку, мне врач лекарство прописал, антибиотик. И я чувствую, что дальше тянуть нельзя, а завтра, сам знаешь, открытой аптеки не доищешься, — тихо перебила Лёся. — Я бы еще утром сама купила, да ты деньги забрал, а второй раз выйти у меня уж сил не было…
Муж не пошевелился:
— Вот не могу понять этого женского увлечения снадобьями! Чуть что — горсть таблеток. Одно лечат — другое калечат… Наши предки в таких случаях жарко парились в бане, потом заворачивались в овчинный тулуп, ложились на протопленную печь, а утром вставали здоровыми. В крайнем случае, пили водку с медом. И ничего, до ста лет жили.
— Олег! — взмолилась она. — Неужели мне придется самой идти в таком состоянии?! Ведь даже круглосуточные в эту ночь закроются через час!
Он с сомнением посмотрел на жену и скрипнул зубами:
— Опять сегодня опоздаю из-за тебя! Ладно, давай быстро свои рецепты…
Вернулся на удивление скоро, плюхнул объемистый белый пакет на тумбочку. Лёся жадно развернула его, жарко обрадовавшись, что лекарство начнет действовать уже сегодня, — но с изумлением обнаружила в пакете пять пузырьков сердечных капель и две огромные аптекарские бутыли микстуры от кашля. Она недоуменно шуровала в пакете в поисках заветной коробочки:
— Где мои таблетки, Олег? Что ты мне принес?
— Успеешь со своими таблетками! — махнул он рукой, скривив рот. — Сначала полечись нормально, и только если уж совсем не поможет, травись этой мерзостью… Вот послушай. Стою я в очереди с рецептом, и вдруг одна женщина — пожилая такая, приятная — через плечо мне заглядывает и говорит: «Молодой человек, вы что, с ума сошли? Вы кому хотите это купить? Жене? Не вздумайте: посадите ей печень, потом год будете на лекарства работать! Поверьте мне, я четверых детей вырастила безо всяких таблеток и прочей дряни. И врачей никогда не вызывала — что они знают, эти нынешние! А от кашля рецепт простой и проверенный: берете двадцать капель корвалола, пять столовых ложек микстуры из корня солодки, все это выливаете в стакан горячего чая с сахаром, залпом выпить — и так каждые два часа. На третий день — никакого кашля! Я только так и сама лечилась, и детей лечила, можете мне поверить!». Так что вот, держи. Попробуй сначала, проверь, а потом подумаем, глотать тебе всякую отраву или нет…
Лёся сумела удивиться даже сквозь наплывающую дурноту:
— Ты обалдел? — прошептала она. — Я тебе русским языком сказала: мне врач прописал! А не какая-то чужая женщина. Что мне теперь делать? Я же…
— «Я, я, я!» — передразнил Олег. — Если б ты только знала, как мерзко выглядит со стороны это твое вечное ячество! Никого не слушаешь, никаких авторитетов не признаешь, только якаешь и якаешь. Врач ей прописал, мальчишка сопливый, скажите, пожалуйста! И вместо того, чтобы слушать советы старых мудрых людей, у которых опыт всей жизни за плечами, вместо благодарности…
— Уйди, — простонала Лёся, отворачиваясь. — Уйди ради Бога… Я обойдусь… Только уйди куда-нибудь…
Горячие слезы текли по горячим щекам.
Вместо того чтобы праздновать Новый год вдвоем с одинокой матерью, как делала это уже почти тридцать лет, верная Лена носилась по городу на своем пегом «жигуленке», разыскивая единственную в этой торжественной ночи дежурную аптеку. Она привезла и требуемое лекарство, и горчичники, которые сама немедленно поставила подруге, и еще много-много цветных коробочек с вселявшими надежду капсулами, горошками, бутылочками… Капли, доставленные мужем, правда, тоже пригодились не однажды: Лена капала их в маленькую рюмочку, когда Лёся начинала особенно горько рыдать, и насильно вливала в нее, от всей души приговаривая:
— Ну и сволочь… Ах, какая сволочь показательная… И подумать только, что случись с тобой что, не дай Бог, и он — единственный твой наследник!
Лёся вздрогнула — и твердо отстранила добрую Ленкину руку:
— Нет. Не беспокойся, дорогая. Бывшие мужья ничего не наследуют.
Глава IV
Ходит птичка весело
Небо полностью расчистилось только через несколько дней. Воздух еще оставался густо-влажным, голубоватым, плотным; казалось, его можно было кусать… Небо и земля словно обновились: Илья никогда раньше не видел в природе таких красок — свежих, будто новорожденных, хотя стояло уже вполне зрелое лето.