Плющ Леонид. На карнавале истории

Не сговариваясь, мы подумали оба, что интересно проанализировать, какие пути ведут человека в СССР к борьбе против существующего режима. Интересно было также проанализировать: что же всех нас объединяет — при той противоположности взглядов, которая существует в советском демократическом движении. Об этом я много думал и в Днепропетровской психтюрьме.

И вывод мне сейчас видится более или менее ясно. Я изложу его здесь, предваряя рассказ о моем личном пути в тюрьму и в эмиграцию.

*

Существует легенда-быль о великом индусском мыслителе, святом конца XIX столетия Рамакришне.

Однажды Рамакришна увидел, как батогами бьют человека по обнаженной спине. От бичей на спине избиваемого появлялись кровавые полосы. Такие же полосы появились на спине Рамакришны..

Что это такое? Это обнаженная, ничем не защищенная совесть человека. Такая совесть не разрешает уйти в самого себя, в личную жизнь или спрятаться за какой-нибудь хитромудрой идеологией, позволяющей не видеть мук ближнего. Такая совесть не дает приспособиться к окружающему личность обществу.

Есть некоторая доля истины в утверждениях советских психиатров и кагебистов, что все, кто решается в СССР выступить против существующего режима, — психически ненормальные люди. В самом деле — обнаженная, болезненная совесть, невозможность жить «во лжи» и зле, слабая адаптируемость к такому обществу — это признаки выхода за пределы нормы конформизма, мещанства. Неслучайно поэтому, что среди участников демократического движения есть настоящие истерики, психопаты, шизофреники и т. д. Но таковые были во всех крупных народных, религиозных и политических движениях. Достаточно напомнить, как много народовольцев сошло с ума в тюрьмах и каторгах царской России!

Я хотел бы напомнить величайшую героиню Франции Жанну д’Арк с ее «видениями», которые сопровождали весь ее подвижнический путь.

КГБ пытается спекулировать на психической ненормальности некоторых участников демократического движения, пытается использовать психически больных людей для следствия и суда, а также для дискредитации оппозиции.

Но для вдумчивого человека как в СССР, так и на Западе спекуляция на сумасшедших — лишь показатель циничной безнравственности советской тайной полиции, партийного и государственного бюрократического аппарата.

*

Родился я в семье рабочих. Отец мой был дорожным мастером, мать — чернорабочая. Отец погиб в 1941 году на фронте. Мать в конце войны со мной и моей младшей сестрой переехала из г. Фрунзе на родину отца, в Борзну, маленький городок на Украине, к бабушке, матери отца.

Нет смысла рассказывать о жизни того времени: все население страны, за исключением бюрократической верхушки, вело голодное или полуголодное существование.

Бабушка моя была глубоко верующим человеком. Верующими стали и мы с сестрой. Я помню, с каким трепетом прочел в 6 лет детскую книгу об Иисусе Христе. Мать — атеистка — делала попытки убедить нас, что Бога нет. Но ее доводы разбивались о наш собственный жизненный опыт. А заключался этот опыт в том, что наша бабушка была ворожкой. Она читала особую молитву над ребенком, болеющим «младенческой болезнью» (как я сейчас понимаю, болезнь невротического характера), испугом или «сглазом» (вот это мне непонятно и сейчас). Моя мать посмеивалась над медициной бабушки, но ничего не могла сказать против очевидного факта — почти все дети действительно выздоравливали. Более того, врачи больницы, в которой работала мать, научились распознавать признаки «бабушкиных» болезней и направляли соответствующих больных к бабушке.

В восемь лет я заболел костным туберкулезом. Мать написала письмо Хрущеву с просьбой устроить меня в туберкулезный санаторий (местные врачи ничем не смогли помочь). Я получил путевку в санаторий (мать до сих пор глубоко благодарна Хрущеву за это, я — не очень: в стране, где медицинская помощь бесплатна, направление в санаторий должно быть нормой, и для этого не нужно беспокоить правительство).

Очень памятен мне первый день в туберкулезном санатории. Привели меня в палату как раз к обеду. На первое выдали борщ, на второе — картофельное пюре, на третье — виноград. После полуголодной сельской жизни обед показался роскошным. Виноград я видел впервые и потому сразу же набросился на него, потом с жадностью стал поглощать борщ. И вдруг в мою тарелку упал кусок хлеба, за ним — второй, затем пошли обглоданные кисти винограда. Я растерянно оглядывался по сторонам, ища врага. Бросали многие, но я долго не мог увидеть бросающего. Наконец враг найден, я перелезаю к нему на кровать и начинаю избивать. Что мог сделать мне, здоровому деревенскому мальчишке, он, годами прикованный к кровати?

Зашла медсестра и, увидав избиение, поволокла меня в изолятор, палату-«одиночку». Я разревелся и объяснил ей, что не виноват. Она обругала нас обоих и ушла.