Плюшки московские

Алёшина с параллельного потока позже уверяла, что, когда я орал, думала, будто я смеюсь, и не заметила руку, с хрустом совершавшую обороты по инфернальной спирали. Алёшина вращала чёртову карусель (это была не такая карусель, как на ВДНХ — моя камера пыток представляла собой круглую площадку полутораметрового диаметра с рулём в центре, вращавшуюся в горизонтальной плоскости; руль был сломан), а моя рука наматывалась на руль. Воскресим в памяти навеки застывшие мысли, посетившие меня в трагический момент, когда левая лапа ломалась в двух местах, в одном из них — со смещением (ощущения воскрешать не стоит). Как ни парадоксально, но я очень отстранённо наблюдал за происходящим со мной и орал чисто автоматически. Я здраво прикидывал шансы сохранить руку и оценивал свои перспективы следующим образом: приедет бригада с пилами и ломами, чтобы выдирать меня из моих невольных, но в чём-то даже пророческих объятий с металлом. Шансы сохранить руку казались мне призрачными. Сейчас (да, именно сейчас, когда я пишу эти строчки) мне кажется, что такая отстранённость и безразличие к собственным страданиям и частям тела подготавливали почву к грядущему виду деятельности. Из-за того, что духовное начало внутри меня всегда превалировало над физическим и даже тиранило его (будь то обмен львиной доли своего обеда — баранок, конфет и т.д. — на вкладыши от жевачки на той же «продлёнке», покупка в ущерб питанию дисков и книг позднее или нездоровая доминанта константной любви вопреки визгу секса ещё позднее), я вешу меньше семидесяти килограммов. Впрочем, в третьем классе я отдавал обеды Лёхе Штарёву безвозмездно, ничего не требуя взамен — просто не хотелось есть. Тоже странная моя особенность: когда мне очень хорошо или интересно (будь то общение с действительно нравящейся дамой или уход в грёзы в порыве вдохновения), могу спокойно не есть — не пить часов семь и больше, при этом даже не замечая, что чего-то не хватает… С рукой, спиралью закрученной в центре карусели, мне интереснее было думать абстрактно, чем страдать от конкретики боли. Так и всю жизнь. Только рука в карусели спустя двадцать лет переросла в простой символ неудач, упорно преследующих на поприще литературы, любви и шире — жизни в целом. По Стругацким, жизнь даёт человеку три радости: друга, любовь и работу. Мой единственный друг — Илья Каналин, но о нём я ничего не знаю уже лет пятнадцать-двадцать; моя любовь всегда была несчастлива; моя работа… Пару лет назад я стоял у палатки и мне не хватало мелочи на пирожок. Я дал себе слово никогда не забыть этот день. И не простить его Бытию. Так я тогда зарабатывал. Было определённое количество купюр, просчитанных и необходимых для, кажется, проездного. Их я трогать не мог — месяц без проездного был бы губителен: в начале месяца они уже, бывает, не продаются. Но что мне импонирует в себе, так это способность не отчаиваться. Я буду продолжать прилагать все усилия, чтобы что-то изменить в своих неудачах… Посмотрим.

Помимо названных личностных особенностей, близкие и неблизкие знают меня как человека незаурядного, противоречивого (даже внешность моя и мой голос вызывают полный спектр чувств от ярого обожания до неприкрытого отвращения), но при этом очень ответственного. Расскажу, как это проявилось ещё после первого учебного дня в школе.