Плод осени

Дымов Осип Плод осени

Осип Дымов

Плод осени

I.

Она обещала прийти в два часа. Он ее ждал.

Окна квартиры выходили на реку. Внизу, под самыми окнами, у набережной, шла работа. Вчера кончили разгружать барку с дровами, а сегодня с утра, когда он еще спал, тихо, тяжело толкаемая длинными скользкими шестами, подплыла барка с кирпичами. Она была огромная, чистая, многотысячепудовая. До самого верху правильными рядами были наложены розовато-красные кирпичи. Барка как будто была чревата ими. Как огромное брюхо неведомого, плодящегося беременного животного, осела она в загадочной воде, -- осела, низко, грузно, прочно, словно вросла в реку.

Вода казалась загадочной оттого, что уже несколько недель над всем севером стояла неподвижная, прозрачная, нетворящая осень и не уходила. Небо было светло-сине, глубже весеннего, но обманное. Не было ветра, ласкал теплый, мягкий воздух, но все представлялось большим, коварным обманом.

Многотысячепудовая, осевшая, вросшая в загадочную воду барка казалась гигантским плодом, который выжали из себя лето и солнце и который, созрев, упал вниз в реку, и его прибило к берегу. Розово-красные кирпичи, словно бесчисленные зерна, выполнили сочную утробу спелого плода.

В этих неподвижных, холодных -- цвета крови -- "зернах" таилась огромная сила... Или исполинская рыбина -- такая, каких теперь нет, -- сонно подплыла к берегу и в тяжких содроганиях готовилась метать красную икру, что бременем переполняла ее брюхо...

У набережной стояли в ряд возы и ждали. Шестеро мужиков с тачками двигались по длинным, неверным, трясущимся доскам, расположенным замысловато-ломанной линией. Они медленно шаг за шагом пробирались в тело барки, унося зерно за зерном, отнимая каплю за каплей. Люди теперь копошились только на поверхности, и огромный зрелый плод ушедшего лета был неподвижен, безучастно покоен под обманным небом нетворящей осени.

Все шесть мужиков казались одинаковыми. На поворотах хитро проложенных досок каждый из них делал одно и то же сильное, красивое, враждебное барке движение и вкатывал кверху тяжелую тачку с розовыми четко-обрезанными кирпичами. У чугунной, теперь разобранной решетки, стоял седьмой мужик и, длинным багром зацепляя тачку, помогал ей подняться к возам.

Послышался глухой звонок, милый и полный смутных обещаний. Так звонит молодость за дверью с дрожью, украдкой, в свежих перчатках и волнуясь не то от ожидания, не то от высокой лестницы.

Она была в свежих белых перчатках с тремя черными полосками сверху. Когда сняла перчатки, на белой изнеженной руке ясно были видны отпечатки этих трех полос. Потому она казалась мило-земной, без страданий, вечно-юной и вечно-причесанной.

-- Я опоздала, кажется. Разве я опоздала? -- проговорила она.

-- О, нет, -- улыбаясь, ответил он.

-- Но я так спешила. Боже мой, я, действительно опоздала.

-- Пустяки; пятнадцать минут. Даже четырнадцать.

Он посмотрел на часы, все еще улыбаясь.

-- А вы думали, что я уже совсем не приду?

-- Нет, я не думал этого. Я знал.

-- Почему вы знали? -- спросила гостья.

-- Так. Чувствовал, -- ответил хозяин.

-- Что вы чувствовали?

-- Все.

-- Что все?

Они оба улыбались друг другу неизвестно почему. Оба казались друг другу очень добрыми, нежными, деликатными.

-- Ну... я чувствовал.

-- Может быть, вы гипнотизер?

-- Нет, я не гипнотизер; но я бывал на спиритических сеансах, -- почему-то очень серьезно ответил он. Она тоже сделалась серьезной и даже печальной.

-- А я не верю в это.

-- Как вам сказать? Отчасти, конечно, но...

-- А меня вы могли бы загипнотизировать? -- спросила она, придвинувшись и глядя прямо в его большие черные глаза.

-- Вас? -- понизив голос, переспросил он.

-- Кажется, при этом нужно смотреть в глаза.

И она продолжала смотреть, не улыбаясь.

-- Да, -- машинально ответил он, приближая свое лицо, она отвернулась.

-- Я не хочу. Не смотрите на меня. Это зависит от того, чья воля сильнее? -- проговорила гостья, закрывая своей холеной рукой милые глаза. Оп взял ее руку и сказал:

-- Посмотрите, у вас на руке отпечатались три полосы.

-- Это от перчаток. На этой тоже.

Она тихо пробовала высвободить свою руку.

-- У вас прекрасные руки. Они когда-нибудь работали? -- иронически продолжал он, не отдавая руки.

-- Да-а, -- протянула гостья.

-- Как?

-- Вот так. Она быстро и больно царапнула его по руке.

-- За что это? -- спросил удивленно хозяин.

-- За то, что вы трогаете мои руки.

-- А разве нельзя?

-- Вы видите, что нет.

-- Недотрога. Но, послушайте, кто же теперь из умных женщин царапается? Это устарело -- уверяю вас.

-- Да я вовсе не умная.

-- Деритесь, но, по крайней мере, не обижайте моего хорошего друга Григоровича, -- сказал, оглядывая свою руку.

-- Разве я вам хороший друг?

-- Разумеется.

-- Но мы знакомы... сколько времени мы знакомы?

Он посмотрел на часы и ответил:

-- Уже четыре дня. Нет, больше: -- четыре с половиной.

-- Немного, -- засмеялась гостья.

-- Да, конечно, если считать на эти обычные дни, то действительно немного.

-- А как надо считать? -- удивилась она.

-- Надо считать ночи тоже.

-- Вы говорите глупости.