Плоды свободы

Он обнажил клыки, прижал уши и встретил нападение достойно, по-волчьи вгрызаясь в обретшего наконец-то плоть давнего врага. Но то, что казалось телом, вдруг разошлось, расползлось, оставив мерзостный привкус падали, настолько сгнившей, что даже и последняя шавка не польстится. Вилдайр-волк по инерции проскочил вперед, чтобы упасть уже не на четыре могучие лапы, а больно удариться выставленными локтями и распластаться на шаткой палубе горящего «Возмездия», флагмана ролфийского флота. Прижимаясь распоротой щекой к горячим доскам, он очнулся Кинэйдом, прозванным Злосчастным, Кинэйдом – бледной тенью великого брата, тем самым Кинэйдом, что проиграл войну с диллайн. Тем князем, чьим погребальным костром стало «Возмездие» – боги, да неужто это в его голову пришла мысль так неудачно назвать корабль?! Тем Кинэйдом, чья дочь уже следующей ночью покорно легла под победителя…

– Морочишь меня, сволочь? – угрюмо прорычал ролфи, перекатываясь на спину и силясь разглядеть сквозь обрывки горящего паруса и хлопья пепла хоть отсвет лун в небесах. И увидел холодный блеск глаз свернувшейся в складках парчового балдахина гадюки. Охваченный пожаром корабль исчез, а Вилдайр Эмрис вновь стал собой – цесаревичем-полукровкой, упрямым недоразумением, годным лишь на убой, но никак не для наследования синтафского трона. Змею подложил братец Вайерд, кому ж еще могло прийти в голову расправиться с соперником таким глумливым способом. Ролфийское отродье, ужаленное змеей. Красиво!

– Красиво… Живоглот, – хмыкнул Вилдайр, раздробив змеиный хребет в кулаке. – А что же дальше?

Но Предвечного разве смутишь неудачей? И уж точно властолюбивый засранец Вайерд не собирался останавливаться на одном-единственном покушении. Просто тактику сменил.

– Сердце мое, измена! – крикнула Аслэйг, сползая по двери. – В окно! Там конь… там… беги же!

Мгновение он завороженно смотрел на невероятно-яркую, блестящую алую полосу, оставленную ее раненой спиной на пестром шелке шпалеры, а потом скакнул с подоконника вниз, успев поймать краем глаза свое отражение в стекле и испугаться его – желтоглазого, всклокоченного, в распахнутом колете и рубашке, выбившейся из штанов. Но ладонь уже нашла рукоять палаша, сталь рванулась из ножен, а из глотки – крик:

– В ком волчья кровь – за мной!

«Бежишь, щенок? – глумливо хохотнул Херевард за спиной. – Опять бежишь? Снова?»

– Бегу… – согласился Вилдайр, жадно хватая воздух пересохшей глоткой. Но вместо живительного бриза в горло пролилась горькая соль морской воды, в глаза плеснуло пеной, а пальцы, намертво вцепившиеся в снасти, свело от холода. Как его звали, того упрямого рыбака, что никак не хотел отдавать свою шхуну горстке отчаянных беглецов, в которых даже спьяну не заподозрить было цесаревича и остатков его ролфийских гвардейцев? Ведь как-то же его звали! Что за славная месть – теперь их, загнанных в ледяное море беглецов, прикончит шторм, а еще верней – невежество и полное неумение управляться с захваченным судном. И почему они не пошли ко дну, еще не успев отойти от причала?

– Потому что я с тобой, Вилдайр. Забыл?

Морайг протянула ему крепкую мозолистую ладонь Мэрсейл и выловила Священного князя из зловонного болота эсмондских чар, как тонущего щенка – за шкирку.

– И я.

Легкие пальцы Вигдэйн сомкнулись на запястье его второй руки огненным браслетом.

Джойана-яблоня не стала ничего говорить, просто осыпала его дождем душистых лепестков, смывая их нежным запахом тяжелый смрад поражения, сочащийся из раззявленной глотки Живоглота.

– Ишь, клюв нацелил, – хмыкнул неуловимо знакомый чернокосый воин, становясь рядом с ролфийским князем.

– Позвольте, господа, но при чем же здесь клюв? – надменно выгнул бровь второй, сизоволосый и желтоглазый. – Я бы сказал – хвост.

– Клювы, хвосты… – пожал плечами молодчик в модном сюртуке и галстуке столь белоснежном, что хоть сейчас на бал. – Выпотрошим – узнаем.

– Вот так бы сразу, – ухмыльнулся Вилдайр, вновь обретая себя. И других – тоже. Один за другим они появлялись рядом, вставали, подпирая плечами, непохожие, чужие, так, словно шагнули из разных времен и земель. Не только мужчины, в этом строю были и женщины. В доспехах и без, с мечами и ружьями, кто с чем. И все это рычащее, шипящее и клекочущее воинство навалилось и грызло, клевало, жалило и рвало клыками, словно охотничья свора, окружившая медведя. Их жизни вспыхивали и гасли отлетевшими искрами, когда распухший, словно перестоявшее тесто, Предвечный расшвыривал их, давил и жрал, жрал живьем, отплевываясь ошметками душ, как косточками от вишен.

А когда стало совсем невмоготу, откуда-то сбоку вспорхнула крошечная в сравнении с ужасающей образиной Предвечного птаха навроде воробья и, отважно вереща, клюнула лжебога в раздутое брюхо.

Кэйррон ир-Сэйган, сержант