Плоды воспитания

— Вот они, плоды воспитания — школьного, телевизионного, уличного. У тебя поворачивается язык сказать, что отец лжет? — Он, как обычно в решительные моменты, настаивал на своем отцовстве.

— Я не собирался быть слишком честным… Вы сами потребовали от меня одной только правды.

— И какова же она?

— Я оставлю ее при себе.

— Нет уж, оставь и при мне! Какие три неправды ты посмел мне приписать?

— Вы хотите, чтоб я сказал?

— Непременно… Надо знать, до чего ты дошел. Докатился!

— Ну, раз вы просите… Во-первых, вы много раз назвали маму своей «любовью», а любите «высоких и стройных». — Мама ростом и стройностью не отличалась. — Во-вторых, вы назвали своей «любовью» меня. А если по правде, вы просто чересчур долго ходили в холостяках — и теперь хотите, чтобы все у вас было, как положено в нормальной семье: жена, муж, ребенок — и все любят друг друга. А в-третьих, вы разговаривали по телефону с женщиной. И еще, между прочим, секретно от мамы курили в комнате. Тоже можно считать… Но это не в счет: ваше личное дело.

Я снова объявил ему «шах». Но «мат», как всегда, оказался недостижимым.

— Два первых твоих обвинения столь нелепы, что опровергать их считаю ниже человеческого достоинства. Если ты не видишь, как я отношусь к маме (которая достойна безграничной любви!) и к тебе (который такой любви недостоин!), значит, ты лишен всякой способности чувствовать и чужие чувства воспринимать! — Я утвердился в своей догадке, что по-настоящему его беспокоило только «в-третьих». — Откуда ты взял… по поводу этого телефона? Я же, еще раз напомню, разговаривал в коридоре.

Отчим, похоже, попытался на цыпочках, потихоньку оправдываться.

— Догадался по тону, по интонациям.

— Совсем забыл, что ты у нас еще и психолог.

— Вы же догадались по «телефонному тону» о моем отношении к Нонне. А я догадался о ваших отношениях…

— Об отношениях?! Это каким же образом… Поделись! Повтори хоть одну мою фразу, которая бы свидетельствовала…

— В том-то и дело, что фраз никаких не было. И никакие важные проблемы не обсуждались. Вы произносили только «да», «нет», «почему». И ни разу не обозначили род… того, с кем беседовали, — ни женский, ни мужской, ни средний. В результате я…

— Скажите, какой знаток! Какой умудренный опытом! Не зря ставишь горчичники своим одноклассницам… У кого ты учишься всему этому? Этой обывательской мелочности! Какая разница, где я курю? И кстати, курил я из-за тебя: переживал, у меня — онколога! — руки дрожали. — Он опять закурил. — Так у кого же ты выучился этой обывательской манере подслушивать и подглядывать, доносить… ябедничать? «По тону, по интонациям», «высокие и стройные»… И у кого ты перенял все остальное?

Он говорил уже совсем тихо — тем явственней была его раздраженность. Пенсне то садилось на переносицу, то покидало ее. Внезапно, что-то придумав, сообразив, он почти прильнул, прижался ко мне:

— Ты чудовищно заблуждаешься! И цинично… Но ради мира в доме я иду на уступки и согласен тебя простить… Однако и ты должен выполнить мою тайную просьбу.

— У вас ко мне…

— Соври еще раз! Ради мамы… Скажи, что не расслышал, ошибся. Или что обманул ее специально, нарочно, дабы свести со мной счеты (неизвестно за что!). Нет, помягче: что хотел мне досадить. Пусть она совсем успокоится. Пусть у нее не останется ни малейших подозрений. Давай заключим мужской договор… А я готов выполнять твои тайные просьбы. И отменить все свои домашние «операции». — Вроде бы мне предлагалась взятка. Он уже не был похож на воителя и онколога-спасителя, но произнес: — Я могу пригласить вас с Нонной в свой Онкологический центр… Путешествие в ад тоже не бесполезно. Активней будете искать и гораздо выше ценить радости жизни. — Я подумал, что сам он ищет радости жизни и ценит их гораздо больше, чем хотелось бы маме. — А по ходу экскурсии я стану, как говорится, «делать тебе набойки»: поднимать твой авторитет, восхвалять твои мужские достоинства, которых пока что не наблюдаю. Это очень на твою Нонну — как на женщину — подействует. Поверь, в этом я разбираюсь.

Я знал, что он «разбирается». Отчим причислил меня к мужчинам, а Нонну — к женщинам. Обещал возвысить меня в ее глазах…

И я соврал. Якобы во имя мамы. А если по правде… Чего бы только я не сделал во имя Нонны!

С этого началось… Между ним и мною возник какой-то подпольный союз. Вскоре он зазвал меня прогуляться, отчего мама пришла в восторг: она жаждала нашего взаимопонимания. Но понимания ситуации у нее самой не было.