Плоды зимы

Эта новость застала отца врасплох, он даже не мог выразить свое негодование. Он онемел, сидел и смотрел на жену и только задавал себе вопрос — что, она действительно так поглощена работой или не подымает головы, чтобы не глядеть на него?

23

Жюльен сошел вниз только в одиннадцатом часу.

— Здоров же ты спать, — заметил отец, стараясь улыбнуться, — проспал почти полсуток.

— Должно быть, обрадовался, что очутился у себя и постели, — сказала мать. — Сыночек ты мой, тепло ли тебе хоть было?

— Нормально.

Жюльен сел к столу.

— Молока, правда, маловато, но больше никак не достать, — сказала мать, тут же налив ему чашку кофе.

— И со всем так, — заметил отец, — у нас ничего нет. Ну просто ничего. Вот так-то.

Наступило молчание. Жюльен ел, а отец наблюдал за ним. Этот бородатый похудевший малый как-никак его сын. Он задавал себе вопрос — был ли он в этом вполне уверен накануне вечером, когда тот вошел в дом. Во всяком случае, сегодня утром он своего сына узнал. Ночью, да и потом, когда встал, отец на все лады обдумывал слова, которые он твердо решил сказать сыну, чтобы убедить его жить по-людски, вернуться на верный, по мнению отца, путь, а сейчас эта так тщательно подготовленная речь целиком вылетела у него из головы. Глядя на Жюльена, он главным образом думал о долгих месяцах, которые они с матерью прожили, ожидая возвращения сына. Сколько раз они считали, что его уже нет в живых, и всякий раз им было невыносимо тяжело. Правда, они об этом не говорили, но отец научился безошибочно угадывать, что творится в сердце жены, когда дело касалось Жюльена. Сто раз хотел он ей сказать: «Мне тоже тяжело. Мне так же тяжело, как и тебе, когда подумаю, что его, может, уже нет в живых, а ты считаешь, что я его не люблю, что у меня нет сердца». Он так часто проглатывал эти слова, что, кажется, и произнести их уже не мог. Он это знал, но знал также и то, что ему будет очень тяжело читать наставления Жюльену. Почему? Он сам задавал себе этот вопрос. Он никак не мог понять, что происходит с ним каждый раз в присутствии сына. Раздражение, которое отец разжигал в себе, пока был один, улетучивалось почти совсем, стоило появиться Жюльену. Если отцу все же удавалось пробудить в себе это раздражение, он делал над собой усилие, чтобы накричать на сына, и почти всегда это кончалось ссорой, потому что слова не могли передать в точности его чувства. Очень это сложно — столковаться с двадцатилетним парнем, таким непохожим на тебя!

И в то же время он не мог обуздать себя и так быстро со всем примириться. Дело не только в нем, но и в их общем спокойствии. Должно быть, мать окончательно ослепла, раз не видит, как опасно держать в доме дезертира, которого разыскивают жандармы. Нельзя разрешать ему жить здесь, пока не узнаешь, что он думает делать.

И чтобы собраться с духом и заговорить, отец довольно долго старался представить себе, что может случиться. Он представлял себе жандармов здесь, у них в доме, петеновскую милицию, даже немцев; суд, позор, обыски, разграбленный, сожженный дом. Он подогревал себя самыми мрачными предположениями и наконец, не выдержав дольше, спросил чуть дрогнувшим голосом:

— Ну так что ж ты надумал?

Жюльен, покончив с завтраком, закурил сигарету, подошел к отцу и предложил закурить и ему.

— Я ведь уже говорил, мне надо закончить одну работу, — сказал он.

— Ну, знаешь, оставаться здесь — это все равно что лезть в пасть к волку. Не можешь ведь ты жить как в тюрьме, так, чтобы даже носа на улицу не высунуть.

— Понимаешь, если я устроюсь работать у вас в спальне, мне там будет совсем неплохо.

Отец на мгновение задумался. Он чувствовал, что от его ответа жена может взорваться. До сих пор она ничего не говорила. Она возилась в чулане, дверь в который была приоткрыта, и, конечно, прислушивалась. Отец принудил себя рассмеяться.

— Тебе-то, может, будет и неплохо, — заметил он, — но боюсь, как бы не было плохо нашему запасу дров.

— Ну, знаешь, в таких местах, как у нас, и чтобы не было дров…

Отец хотел ответить, но тут вышла из чулана мать.

— Отец прав, — сказала она. — Мы тебе расскажем, чего мы натерпелись, чтобы обеспечить себя дровами на зиму. Очень нелегко это было, да.

Она выждала минутку, потом, повернувшись к отцу, спокойно сказала:

— Все-таки нам на зиму за глаза хватит. А ты должен понять, нельзя же ему сидеть на кухне и прятаться всякий раз, как услышит, что кто-то идет. Если он хочет работать, надо, чтобы он устроился как следует.

Отец опустил голову. Ее слова означали: «Он твой сын. Он укрылся у нас, не выгонишь же ты его на мороз. Не выбросишь на улицу. Пусть мы подохнем с холоду и голоду, потому что у него нет продовольственных карточек, все равно мы должны прятать его у себя как можно дольше. Это мой сыночек. Он тут, и я его уже не отпущу. А ты старый эгоист, вот ты кто. Я тебе сто раз это говорила и сейчас опять повторяю».