Плохая дочь

Когда я в последний раз слышала, «мы решили» от конкретного человека? Кажется, в тот момент, когда пионервожатая объявляла, что на торжественной линейке я подвергнусь общественному порицанию. «Мы решили, что тебе нужно преподнести урок», – говорила пионервожатая. Я училась в шестом классе. Мама ненадолго вернула меня из сельской в московскую школу, куда я заявилась с золотыми сережками – крохотными гвоздиками в виде цветочков. Я ведь могла все объяснить. Про село на Северном Кавказе, где девочкам уже в год прокалывали уши и вешали здоровенные золотые серьги. И на каждый день рождения и прочие праздники родственники обязательно дарили украшение – золотое кольцо, цепочку, а то и целый комплект. К шестому классу каждая девочка могла похвастаться достаточно увесистым слитком золота, если переплавить в него все подарки. Этому находилось и разумное объяснение. Во-первых, собиралось приданое. Во-вторых, золото можно было продать, обменять. Поколение моей бабушки, прошедшее войну и вообще самые трудные времена, знало, что за золотую сережку можно выторговать стакан муки, который спасет от голодной смерти.

Точно так же собирались отрезы ткани – бархата, шелка, парчи. Отрезы складывались в сундук – на черный день. Туда же отправлялись кружева, тесьма и пуговицы, которые срезались с одежды, если та приходила в негодность.

Сережки-гвоздики, первое украшение в моей жизни, мне подарила бабушка. И никаких других драгоценностей у меня не имелось. Уши, кстати, мне тоже прокололи в селе, лет в десять. Процедуру я помню до сих пор в мельчайших подробностях. Сначала Варжетхан, знаменитая знахарка и гадалка, долго и больно терла мочку моего уха, так что та начала гореть. Я перестала чувствовать ухо. Как я понимаю, так проводилось местное обезболивание. Потом здоровенную иглу, называемую цыганской, подержала над свечой. А после прокола вдела в уши толстую нить, которую требовалось дважды в день протягивать туда-сюда, чтобы не вросла в ухо. И лишь после заживления – долгого и мучительного в моем случае – разрешалось надеть серьги. Непременно золотые. Бабушка тогда собрала зарплату, пенсию, аванс, сняла жалкие сбережения с книжки и купила мне сережки. Специально в город за ними ездила. Ничего дороже этих гвоздиков-цветочков у меня не было и никогда не будет. В детстве я мечтала иметь много украшений, как у всех девочек в селе. Чтобы муж подарил «комплэкт» на рождение мальчика-первенца – серьги, кольцо и цепочку с кулоном. А на рождение девочки «полукомплэкт» – серьги с кольцом или цепочку.

Я грохнулась в обморок, когда великая Варжетхан, которая прокалывала уши только за большие деньги и только девочкам из самых уважаемых семей, проколола мне правое ухо. Проколола левое и лишь потом привела меня в чувство. Левое, кстати, загноилось, и я ходила с пластырем, которым было заклеено чуть ли не полголовы – на мочке уха лежала вонючая марля с какой-то мазью. Варжетхан причитала, что это единственный подобный случай в ее практике. Это ж какой удар по репу-тации!

Я все вытерпела. Варжетхан торжественно вытащила из моих многострадальных мочек нитки и заменила их на сережки. Бабушка стояла рядом и плакала, будто я прошла процесс инициации. Наконец я стала как все нормальные девочки села.

Оказалось, что в Москве к золоту относятся иначе. На торжественной линейке мне велели сделать четыре шага вперед, и пионервожатая громко сообщила, что я провоцирую социальное неравенство, раз ношу золотые серьги. И этими серьгами бросаю вызов, унижаю достоинство и подрываю честь… еще много чего делаю. Она громко объявила: «Мы решили снять украшение…» – подошла ко мне и протянула руку. Я искренне не понимала, что должна сделать.

– Снимай немедленно, иначе хуже будет, – прошипела пионервожатая.

– Не сниму, – тихо сказала я. Мне было наплевать на честь и равенство, я хотела рассказать про бабушку и объяснить, что серьги – очень ценный подарок. Пенсия плюс зарплата плюс аванс плюс сберкнижка… Дело даже не в этом. Мне хотелось рассказать про «комплэкты» на рождение первенца, про то, что золото позволит не умереть от голода моим детям…