Плохая хорошая девочка

— Ну почти… Понимаете… Как объяснял мне когда-то мой умный и ученый муж, наше сознание — это, по сути дела, всего лишь некие химические и электрические процессы. Страх, жажда или любовь — для всех наших чувств существует определенные функции мозга. Если воздействовать на определенные его участки, то можно вызывать и эти чувства.

— Но что все это означает для нас, простых смертных?

— Что, по сути, можно управлять человеком.

— И как далеко они в этом зашли… эти специалисты?

— Я думаю, этого не знает никто, кроме них самих.

Восьмое, июль

Краткое прояснение сознания у Оскара Звездинского закончилось. Он снова пьет. Вот тоска! Тоска немыслимая…

Кажется, даже у Диди начинается депрессия. Он отказался от консервированного мяса. И даже, как мне показалось, воду пил сегодня с неохотой. Единственное спасение от уныния — прогулки.

К вечеру мы забрели с ним на наши «старые места»… К подножию вулканической горы Черной.

Девятое, июль

Собственно, у подошвы Черной я и обнаружила когда-то свое бренное тело, впервые открыв глаза в этом «раю».

Сегодня утром мы с Диди снова пришли сюда. Я любуюсь и не могу налюбоваться мрачным пейзажем.

Застывшее «непреодолимое пространство», как на картинах сюрреалистов. Как у Сальватора Дали. Черный цвет, стекловидная поверхность вулканической лавы. Синее небо и мрачное безжизненное пространство.

Это место становится для меня странно притягательным.

И этот странный запах… дурмана, гниения… Так пахнет теплый сернистый пар, который вьется над глубокими вулканическими расселинами.

Одиннадцатое, июль

Самое скверное, что мне здесь нравится гораздо больше, чем внизу у реки. Причем нравится — все больше и больше. Я теперь ежедневно поднимаюсь сюда, оставляя далеко внизу зеленую траву и журчание речки.

И нахожу в этом мрачном пейзаже красоту. И задерживаюсь здесь все дольше.

Вчера мы с Диди нашли здесь мертвых птиц. Очевидно, некоторые испарения, поднимающиеся из расселин, ядовиты…

Странно, но эта новая мрачная «деталь» пейзажа — погибшие птицы — нисколько не отвращает меня… Она кажется мне даже уместной.

Очевидно, «эстетика дохлого осла», провозглашенная когда-то сюрреалистами, кажется мне все более привлекательной.

Я уже знаю, какие расселины Черной наиболее опасны. Возле них вообще не стоит задерживаться, если хочешь жить.

А если не хочешь?

День…

Это день гибели Оскара Звездинского.

Когда я нашла его, он был уже мертв. Черты его лица были искажены ужасом. Череп Оскара рассекала глубокая рана…

Он разбился, перепрыгивая через расселину.

Что-то испугало его перед смертью…