Плохая Мари

Женщина, сидящая позади них, осторожно дотронулась до плеча Бенуа ногой. Нога была в носке. Полосатом, с темно-синими и бирюзовыми полосками.

– C’est toi, non? [8] – сказала она шепотом. До вольно игриво, впрочем. – Бенуа Донель? Oui.

Бенуа Донель. Бенуа Донель.

Мари посмотрела на Бенуа. Не отвечая женщине, он посмотрел на Мари.

– Je sais que c’est toi. Je le sais. Je le sais. [9]

Она снова пихнула Бенуа ногой, уже сильнее.

Мари покосилась на носок.

– Она тебя знает, – сказала она.

– Merde, – сказал Бенуа. Женщина в полосатых носках поднялась со своего места и подошла к ним. Она встала в проходе, склонилась над Бенуа Донелем и обхватила его лицо ладонями. Потом расцеловала в обе щеки. Потом впилась в его рот.

– Кто это? – спросила Кейтлин. Мари покачала головой.

– У нее длинные волосы, – заметила Кейтлин. Белокурые волосы женщины доходили ей до пояса. Мари с трудом подавила в себе искушение вцепиться в них. Закончив целовать Бенуа, женщина опустилась на пол, положила голову ему на колени и заплакала.

– Бенуа? – не вытерпела Мари.

Бенуа погладил рыдающую женщину по голове и взглянул на Мари.

– Это Лили Годе, – сказал он. – Я не видел ее много лет.

Мари кивнула.

Женщина, не поднимаясь с колен, подняла голову и вытерла слезы. Разрез глаз у нее был необычный – как будто она была наполовину азиаткой. Только сейчас она заметила Мари.

– Вы ничего не слышали обо мне? – спросила она.

Мари снова покачала головой.

– А должна была?

– Я актриса, – сказала женщина.

– А я сидела в тюрьме, – сказала Мари.

Лили Годе недоуменно моргнула.

И сказала что-то по-французски Бенуа.

– Все нормально, – сказал он и пожал плечами.

– Ты живешь в Нью-Йорке, – сказала Лили. – Я сама только что из Нью-Йорка. Мой фильм участвовал в кинофестивале Трайбека. Они ели хот-доги. Зрители. Смотрели мой фильм и ели хот-доги.

– Какой кошмар. Нелегкое испытание для тебя.

– Ты, наверное, знал, что я в Нью-Йорке? – Она заглянула Бенуа в глаза. – Читал обо мне в газетах?

– Я не знал, Лили.

Мари совсем не понравилось, что он называет ее по имени. Они явно были давно и хорошо знакомы.

– Это твоя жена? – спросила Лили. – Я слышала, что ты женился. А это кто? Твоя малышка?

– Я большая, – сказала Кейтлин.

– Excusez-moi. [10] Это твоя большая дочка?

– Oui. Кейтлин. Elle a presque trois ans. [11]

– Ta petite fille, [12] – Лили улыбнулась Кейтлин. На глазах у нее опять выступили слезы. – Я искала его, – обратилась она к Мари. – Je l’ai cherché et cherché. [13] Все эти годы. Я его искала.

Лили снова зарыдала и почти упала на руки бортпроводника, маячившего поблизости. Бенуа отстегнул ремень.

– Что ты делаешь? – спросила Мари. – Не надо.

Но Бенуа уже встал с сиденья. Он похлопал бортпроводника по плечу, и тот передал ему рыдающую французскую актрису.

– Тетя плачет. – Возбужденная Кейтлин показала на Лили пальцем.

Хуже того, слезы показались и на глазах Бенуа Донеля.

– Я искала его. – Французская актриса посмотрела на Мари из-за плеча Бенуа. – Искала. Все время искала. Долгие годы. Я звонила его grand-mére, [14] но она мне ничего не сказала. Он не хотел, чтобы его нашли. Mon coeur etait battu. Comprends? [15]

И улыбнулась.

Улыбка у французской актрисы была удивительная. Ослепительная и совершенно безумная. Обвив руками шею Бенуа, она излучала абсолютное счастье, так что казалась почти умственно отсталой. Мари подумала, что это отвратительно.

– Я люблю этого человека, – сообщила ей Лили. – Я люблю Бенуа Донеля. Je suis très heu reuse [16] видеть его снова. Comprends?

Она еще раз поцеловала Бенуа сначала в одну щеку, потом в другую. Ее волосы неприятно лезли ему в глаза.

– Я хочу Элмо, – сказала Кейтлин и схватила Мари за руку.

– Я не знаю, где он, Кит Кат.

– Я хочу Элмо.

По крайней мере, у Мари появился повод вмешаться в разговор и подпортить радость французской актрисы.

– Ты не знаешь, где он, Бенуа? Элмо, игрушка Кейтлин? Ты его взял?

– Он в каком-то из чемоданов.

– Хочу Элмо, – стояла на своем Кейтлин.

– Он в багаже, Кейтлин, – объяснила Мари. Она вытащила из сумки плюшевого кролика.

– Voilà, [17] – объявила Мари.

Кейтлин потрясла головой:

– Нет.

Мари погладила пушистые ушки. Кролик ей нравился.

– Кто это разговаривает с папой? – спросила Кейтлин.

Мари обернулась. Как ее назвать: стерва, сука, французская актриса? Она пожала плечами.

– Я хочу чизбургер. – Кейтлин повысила голос. – Хочу к мамочке. Где мамочка?

– Мамочка на работе, глупая Фасолинка, – сказала Мари.

Дома Кейтлин никогда не спрашивала про мать. Эллен могло не быть дома четырнадцать часов, и никто этого не замечал. Кейтлин всегда была счастлива с Мари и с удовольствием проводила с ней время. Иногда, когда Эллен возвращалась домой, Кейтлин уже спала.

– Хочешь, я тебе почитаю?

Мари, замечательная няня, знающая, как правильно обращаться с детьми, вынула из сумки книжку о потерявшемся плюшевом медвежонке и принялась читать вслух. Бенуа по-прежнему торчал в проходе со своей умственно отсталой французской актрисой. Мари читала Кейтлин, а Бенуа вместе с Лили Годе решили наконец сесть и устроились на сиденьях позади. Пока Кейтлин переворачивала страницы, Мари украдкой косилась через плечо на французскую актрису, которая, держа Бенуа за руку, быстро-быстро рассказывала ему что-то по-французски.

Он бросил жену, бросил свой дом. Ради нее. Ради Мари. Она спасла его от скучного домашнего рабства, от Эллен. Но вот он сидит рядом ней и разговаривает с другой женщиной, с женщиной, которая целует его в губы, рыдает и разговаривает с ним о его бабушке. Все было не так. Неправильно. Французская актриса была симпатичной; у нее были длинные светлые волосы, и на ней была обтягивающая черная футболка. Но она была очень худой – чересчур худой, так что ее голова казалась Мари огромной по сравнению с телом. И взгляд у нее был быстрый, бегающий, как у какого-нибудь зверька.

Она положила голову на плечо Бенуа. Сквозь щель между сиденьями Бенуа посмотрел на Мари и попытался ободряюще кивнуть ей. Как раз в этот момент подошел бортпроводник с двумя бокалами шампанского. До спокойствия Мари было далеко. Слишком рано начала она злиться на Бенуа. Слишком рано для сожалений и упреков.

Мари не понимала, что такое сожаление. Например, не ее вина была в том, что Хуан Хосе решил покончить с собой. Когда он появился на пороге ее дома, она не могла знать, что случится дальше. Мари отвернулась от Бенуа и его французской актрисы. Донесся звон бокалов – они чокались. Французская актриса засмеялась. Смех ее был не менее отталкивающим, чем истерика со слезами. Мари взяла Кейтлин за руку и сделала вид, что кусает ее.

– Я ем твою руку, – зловещим голосом произнесла Мари. – Сейчас я съем ее всю. Вкусные, вкусные ручки!

Ручки у Кейтлин были чудесные – маленькие ладошки, крошечные пухленькие пальчики.

– Не надо, – засмеялась Кейтлин. – Нет. Не надо.

– Ну что ж, – задумалась Мари. – Тогда чем мы займемся?

– Давай смотреть телевизор, – решила Кейтлин.

Мари кивнула, совершенно успокоившись. Кейтлин по-прежнему знала, что и как нужно делать. Мари надела наушники на ее маленькую головку. На экране, встроенном в спинку сиденья впереди, появился французский мультфильм.

«О-ля-ля», – сказал черный кот.

– О-ля-ля, – повторила за ним Кейтлин. – Ля-ля-ля!

– О-о-о, – сказала Мари.

– Ля-ля-ля.

Чтобы смотреть французский мультик про черного кота, не обязательно было знать французский. Кейтлин не нужна была мамочка – она просто хотела узнать, где она. Элмо в чемодане. Мамочка в офисе. Ей даже не нужен был Бенуа. Только Мари. Мари нашла в сумке пачку сырных крекеров-рыбок, и они с Кейтлин смотрели телевизор, ели крекеры и были совершенно счастливы. Мари старалась не жалеть об огромной плазменной панели, стоявшей в гостиной Эллен, и об удобном кожаном диване, на котором она пересмотрела так много дурацких фильмов. Об их с Кейтлин неизменном распорядке дня. О жизни, которая осталась позади.

В доме Эллен Мари была счастлива.

Французская актриса выглядела такой хрупкой. Словно она ежеминутно нуждалась в мужчине, не могла даже дышать самостоятельно. Она то и дело клала голову на плечо Бенуа. Или на его колени.

– Никогда не будь такой, – сказала Мари Кейтлин. – Никогда.

Самолет приземлился. Бенуа и французская актриса разговаривали все время, пока шли через зал аэропорта, и потом, когда проходили таможню и паспортный контроль. Мари и Кейтлин стояли в другой очереди, для иностранцев. Они продолжали разговаривать и у багажной ленты, пока Мари высматривала их дурацкие чемоданы. Они появились один за другим: четыре чемодана, коляска и, наконец, рюкзак Мари.

– Все, – сказала Мари Бенуа.

Она погрузила багаж на тележку. Бенуа разговаривал с французской актрисой.

– Вези, – сказала Мари. Он повез тележку.

Мари взяла Кейтлин за руку и кивнула французской актрисе. Собственно, этого достаточно. Путешествие окончилось, и настало время прощаться. Но в тот момент, когда Мари, Бенуа и Кейтлин вышли из здания аэропорта и должны были, по идее, усесться во французское такси и отправиться навстречу своей новой жизни в Париже, Мари обнаружила, что Лили Годе от них не отстает. Более того, она принялась подталкивать их к ожидавшему ее черному автомобилю.

– Вы остановитесь у меня, – объяснила она Мари. – У меня полно места. Вам будет очень удобно. У меня много комнат. – Она взглянула на Кейтлин: – А для тебя у меня есть игрушки. Куклы, очень красивые.

Мари посмотрела на Бенуа. Она ни разу не спросила его, где они будут жить, когда приедут в Париж. Ей это даже в голову не пришло. Она думала, что они обсудят все в самолете, но Бенуа всю дорогу занимался французской актрисой. Мари полагала, что у него есть какой-никакой план. Все же это его страна.

– Это хорошо, – заверил ее Бенуа. – Очень удачно, что мы встретили Лили. В ее квартире Эллен нас не найдет.

– Ta femme? [18] – спросила Лили. – Эллен?

– Мамочка? – спросила Кейтлин. – Где мамочка?

Хоть бы Кейтлин уже перестала спрашивать о своей мамочке, подумала Мари.

– Он не пригласил меня на свадьбу, – сообщила Лили. Она держалась за край свитера Бенуа, как ребенок.

– Я была в тюрьме, – сказала Мари.

Лили, кажется, смутилась, но ничего не сказала. Мари разгадала ее тактику. Она собиралась обращаться с Мари, словно та была просто няней. Прислугой. Как будто ее тут не было.

– Она уже знает, что мы во Франции, – сказал Бенуа.

– Откуда? – не поняла Мари. – Как она узнала?

– Кредитка. Билеты.

Мари кивнула. Они ни о чем не подумали.

Скрыться от Эллен будет труднее, чем от полиции. И Кейтлин пропустила время своего дневного сна. И придется привыкать к смене часовых поясов.

– Ты ведь не разговаривал с Эллен, нет? – спросила Мари.

На самом деле у него и не было такой возможности, учитывая, что он ни на секунду не отлипал от французской актрисы, но Мари уже ни в чем не была уверена.

– Нет. – Бенуа покачал головой. – Только прослушал сообщения.

– Те, где она желает мне сгнить в тюрьме?

– Если я заплачу за отель ее кредиткой, она тут же узнает, где нас искать.

– У тебя нет собственной кредитки?

– Прекрати, Мари! – раздраженно оборвал он.

– Я живу в лучшем arrondissement [19] в Париже, – заявила французская актриса. Она говорила громко, как будто это могло улучшить ее произношение. – Там можно гулять. Там лучшие рестораны, самые красивые сады, лучшие музеи. И шопинг. Ты знаешь Париж? – Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Это прекрасный город. Самый красивый в мире. Я всегда говорила Бенуа, что не могу его представить в другом месте.

– Так говорила его сестра, – сказала Мари.

Бенуа стал засовывать вещи в багажник черной машины, помогая шоферу. Таким образом он, с одной стороны, устранялся от участия в разговоре и, с другой стороны, давал понять, что решение остановиться у Лили Годе вроде как принято. Четыре чемодана и прогулочная коляска.

– Детское сиденье, – потребовала Кейтлин, когда Мари попыталась усадить ее в машину.

Они взяли все, кроме детского сиденья для автомобиля.

Раньше Мари никогда не приходилось думать о таких вещах. Вчера, когда они ездили на такси в зоопарк, Кейтлин и не вспомнила о своем сиденье. Мари взглянула на Лили Годе и вдруг вспомнила тюрьму. Раскаленную прачечную. Монотонное складывание одежды. В тюрьме невозможно было совершить серьезную ошибку. Надо было просто делать свою работу, стирать простыни, полотенца и формы, а потом еще простыни, полотенца и формы, и еще, и еще, и так бесконечно, пока все тело не начинало ломить от усталости. Мари на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула. Воздух Парижа был насыщен выхлопными газами.

– Ремень – тоже хорошо, – сказала она Кейтлин.

– Нет, – не согласилась та. – Детское сиденье.

– Все будет хорошо, Кит Кат. Я тебя пристегну. Тебе понравится, вот увидишь.

– Она скучает по матери, нет? – спросила Лили.

Мари поняла, что Лили пытается подорвать ее авторитет. Да, подругами им никогда не стать. Бенуа еще копался с сумками. Мари подошла к багажнику, наугад вытащила один чемодан, открыла его и вынула Элмо.

– C’est Elmo, [20] – сказала Лили. – У нас во Франции он тоже есть.

Мари сунула красную мягкую игрушку Кейтлин.

– Элмо, – сказала Кейтлин и прижала его к груди.

Мари застегнула на Кейтлин ремень безопасности и устроилась рядом с ней на заднем сиденье. Ноги пришлось поставить на возвышение между сиденьями, так что колени Мари упирались в грудь. Лили села с ними. От нее пахло какими-то цветочными духами, которые страшно раздражали Мари.

– Вам у меня понравится, – уверяла Лили.

Бенуа сел впереди, рядом с шофером. Мари опустила стекло со стороны Лили, и они тронулись.

Это Париж, подумала Мари, глядя на забитую машинами автостраду. Она закрыла глаза и опять перенеслась в тюремную прачечную. Она стояла напротив Руби Харт – Руби, с таким знакомым широким лицом, с тонкогубым ртом, в оранжевой форме – и держала один конец простыни. Руби держала другой. Мари сделала шаг к ней, и они сложили простыню пополам. Потом Руби снова взялась за один конец, а Мари за другой, и они сложили ее еще раз. И еще раз, и еще раз, пока простыня не превратилась в маленький прямоугольник. Руби сложила ее пополам в последний раз, а Мари в это время взяла из стопки следующую простыню, и они начали все сначала. Простыня за простыней, простыня за простыней.