Плохая мать (ЛП)

Мой отец меня бил, он ломал мне кости и заставлял меня кровоточить, но никогда не прикасался ко мне так, как мистер Патч начал прикасаться ко мне каждый вечер после школы, когда мы сидели за моим кухонным столом, на котором лежал учебник, являющийся ничем иным, как простым прикрытием.

— Тебе это нравится? — спрашивал он, его глаза стекленели, а дыхание становилось прерывистым. А если я колебался, выражение его лица становилось каменным, и он говорил: — Не заставляй меня подводить тебя. Если ты не закончишь учебу, то будешь никем. Ты же не хочешь быть никем, не так ли?

Нет. Я не хотел быть никем.

Но я уже был.

Глава четырнадцатая

Гэвин открыл дверь своего офиса и поприветствовал Сиенну, которая зашла сразу после обеда. Она выглядела слегка обеспокоенной или, может быть, озадаченной, между ее бровями появилась небольшая морщинка. Эта работа явно изматывала ее, и у него было сильное желание облегчить ее бремя. Он надеялся, что сможет.

— Спасибо, что согласился встретиться со мной. Я понимаю, что у тебя есть своя работа, на которой ты очень занят, — сказала она, войдя внутрь. — Я ценю твою помощь и не задержу тебя надолго.

— У меня есть время, — сказал он ей. Он нашел время.

Они сидели за его столом, когда она в последний раз была в его кабинете, но на этот раз он направил ее в небольшую зону отдыха, чтобы она могла разложить принесенные с собой предметы, если это будет необходимо, и чтобы между ними не было широкого письменного стола.

Она сказала, что позвонит ему накануне вечером, и он пытался убедить себя, что не ждал как какой-нибудь подросток, но это было бы ложью. Все утро он рассеянно смотрел на свой телефон, разочаровываясь каждый раз, когда тот звонил, и это была не она. Это смешно по нескольким причинам, а главное, если бы она и позвонила, то только для того, чтобы спросить его о вопросах по ее делу, и не более того. Сиенна связалась с ним час назад, и он отменил две встречи, чтобы освободиться — не то, чтобы он сказал ей это, но он был счастлив, даже стремился выкроить все время, которое им могло понадобиться.

Ему слишком нравилось ее общество, хотя временами оно становилось скованным и неестественным. Он хотел остаться. Черт возьми, если быть честным, ему хотелось встать с этой дурацкой, чертовски неудобной коробки, на которой он сидел, и которая прогибалась под его тяжестью, подхватить ее на руки и поцеловать, черт возьми. Он задавался вопросом, будет ли ее вкус знакомым, совершенно новым или какой-то экзотической смесью этих двух вариантов. Он задавался вопросом, узнают ли его руки изгибы ее тела, словно мышечная память, которая дремала, но могла пробудиться от одного прикосновения. Но он заставил себя отбросить эти мысли. Она была связана с кем-то другим, и он отказался от возможности когда-либо снова увидеть ее, когда ушел, не сказав ни слова.

Или он это сделал? Ее реакция, места, на которых иногда задерживался ее взгляд — например, его рот — заставили его задуматься. А Гэвин не был человеком, который любил оставлять вопросы без ответа.

Сиенна расположилась в конце кожаного диванчика, а Гэвин сел на стул рядом с ней, отделенный только приставным столиком из дерева и металла.

Она поставила свой портфель на пол и наклонилась, чтобы достать принесенные вещи, а он воспользовался моментом, чтобы осмотреть каждую часть ее тела. Его взгляд скользнул по изящной линии ее позвоночника, тонким бедрам и нежной выпуклости ее икр. Она была изящным совершенством, и он всегда задавался вопросом, как такая красивая девушка родилась у двух толстых, уродливых существ, подобных тем, которые называли себя ее родителями. Гены были забавной штукой.

Или, может быть, если бы ее родители прожили жизнь, свободную от зависимости и подлости, плохого выбора в отношении здоровья и общего пренебрежения, это не проявилось бы такими физически отвратительными способами.

Или, может быть, они являлись особенно уродливыми в его глазах из-за того, что причинили боль своей дочери.

Сиенна положила на стол фотографию золотой пчелы, сделанной крупным планом, с монетой, положенной рядом с ней для понимания масштаба, и удалила что-то вроде четырех или пяти листов бумаги. Гэвин узнал тот же почерк в записках, которые читал ранее.