Плохая привычка (СИ)

Но боль душевная никогда не проиграет боли физической. Для душевной боли нет болеутоляющих. Она не только в теле и мозге, она вокруг меня. Каждый мой шаг по квартире сопровождался воспоминаниями о том, кого я сейчас ненавижу всем сердцем и по кому беззвучно плачу. Потому что со звуком нельзя. Потому что услышит сын. Потому что узнают соседи. Потому что я не хочу, чтобы меня выдели слабой, ничтожной, брошенной.

Мне больно. Мне ужасно больно. До тошноты, до рвоты, до ненависти к жизни.

На том же автомате после душа, завернутая в полотенце, я села на пуфик перед туалетным столик и посмотрела с ненавистью на своё заплаканное отражение. Тыльными сторонами ладоней утерла слёзы, поток которых не желал прекращаться. Вместе со слезами растерла по лицу ночной крем, сняла с головы полотенце, причесала волосы, надела бельё, сорочку, погасила свет и легла в постель на «свою» сторону.

Я хотела о чем-то подумать, что-то проанализировать, понять, что мне делать дальше, но в голове стоял белый шум, в котором всё ярче прорывались всполохи ненависти.

Повернув голову в сторону Серёжиной подушки, я несколько секунд смотрел туда, где обычно видела его лицо или, последнее время, затылок. Гнев выплеснулся наружу.

Без слов и криков я схватила его подушку и швырнула в угол комнаты. Не понимая, чего хочу этим добиться, начинала пинать одеяло, пока и оно не упало на пол, а затем, выйдя из себя окончательно, я сорвала с постели простыню. Чувствуя боль в пальцах, приложила всю силу и злость, что у меня были и порвала её. То же самое сделала и с пододеяльником, который стянула с одеяло. А затем достала из шкафа новое постельное, которое было ещё в упаковке. Утирая слезы и сопли этим же постельным, я постелила его взамен того, на котором еще сегодня утром мы с Серёжей проснулись.

Вышло ужасно. Коряво. Неровно. Но мне было плевать.

Схватив порванный комплект, я не поленилась и спустилась с ним на улицу до мусорных баков, в которые всё закинула. А затем вернулась домой, завернулась в одеяло и не смогла уснуть до утра. А утром я была вынуждена изображать образцовую мать, которая сказала сыну, что папа проснулся пораньше и уже снова на работе. А после сама собралась, подвела глаза и губы, и поехала на работу, где собиралась ничем не выдать, что происходит внутри моей семьи. Потому что это никого не касается. Потому что до этого никому нет дела.

Глава 6. Славик

Не знаю, что это за чувство и с чем его можно сравнить, но факт того, что при виде одной единственной женщины мой мотор начинает барахлить и сбивается на долю секунды с ритма, отрицать нельзя.

Шесть лет. Пора бы уже привыкнуть к тому, что мне ничего не светит. Она замужем, есть сын…

Мозг понял/принял, а вот с мотором и давлением договориться не выходит. Возраст, наверное. До сорока двух не все мои одноклассники дожили, а я, вроде, ещё барахтаюсь и храбрюсь, когда в общем чате всплывает сообщение о дате очередных похорон. Как сегодня, например. Старым я себя не чувствую, но, бывает, ловлю себя на мысли, что порядком подустал.

Вошёл в кабинку лифта, убрал телефон в карман брюк и потянулся к кнопке лифта. Застыл, так и не успев её нажать. Знакомый размеренный стук каблуков донесся до слуха. Мотор дал сбой. Я молча прочистил горло и отошёл к стене, делая вид, что ничего не замечаю и занят лишь своими мыслями.

В лифт вошла она — причина сбитого сердечного ритма.

На ней строгий брючный костюм, приталенный пиджак. Безупречная фигура. С виду хрупкая статуэтка, но внутри стальной стержень, которым она умеет защищаться и выебать, там где надо.

Умная, красивая… не моя.

— Доброе утро, — сухо обронила Наталья и встала рядом со мной плечом к плечу. В двух руках сжала ремень сумочки и застыла, глядя прямо перед собой.

— Доброе, — бросил я тихо в ответ и нажал кнопку этажа, на котором находится наш офис.

Ароматом её духов заполнило кабинку лифта. Привычно сделал глубокий вдох. Интересно, хоть кто-нибудь догадался сделать комплимент её новым духам? Предыдущие тоже были хороши, но эти, новые, выше всяких похвал. Не сладкие, но лёгкие; не въедаются в рецепторы, но, унюхав раз, уже не забудешь.

Исподтишка покосился на Наталью и нахмурился ещё сильнее.

Уже несколько дней она ходит по офису, как тень. Её не слышно и не видно. Она пропадает в кабинете, перестала появляться у кулера и трепаться с другими сотрудницами о всякой ерунде. На планёрке говорит общими фразами и не отстаивает своё мнение, как бывало раньше. Раньше по кабинету могли искры летать из-за наших споров, другие сотрудники щемились, но сейчас Наталья быстро тухнет и сдаётся, соглашаясь со всем, что ей говорят. В её глазах пропал огонь, но под ними залегли тени, говорящие об усталости. И, может, я перегибаю со своей наблюдательностью, но мне кажется, что она похудела.