Плохая шутка

– Что за хрень? – Лана задала вопрос, уже зная ответ. – Ты же сказал, что не сейчас.

Денис взял ее за плечо и развернул так, что она уткнулась взглядом прямо ему в глаза. Вторую, свободную, руку он поднял к ее лицу и, оттопырив указательный палец, повторил вчерашний жест: ни слова.

«Пожалуйста, Господи, только бы этот гад не слышал, только бы не слышал», – взмолился Денис.

Он потянул Лану к переходу. Она двинулась за ним, не проронив ни слова. Как хорошо, что она обладала редким талантом – вовремя замолчать. Не задавать миллион вопросов, не возмущаться, а просто молчать. Не женская черта, но крайне необходимая сейчас.

Ситуация с машинистом походила на небольшой розыгрыш от Анку. Сначала он внушил Денису, что тот может предвидеть, когда человек умрет, а затем – раз! – и все оказалось по-другому. И теперь, обнаружив Дениса и Лану, он, несомненно, захочет в очередной раз продемонстрировать свою силу. И ему и Лане.

По пути Денис задел плечом крупного мужика с выдающимся вперед пузом и двойным подбородком, но, кажется, тот не обратил на это внимания. Толстяк раздраженно и недоуменно крутил головой. Его лицо приняло пунцовый оттенок, а глаза превратились в маленькие щелочки, утопающие среди жирных пудингообразных щек. Денис представил, как этот мужик мысленно обкладывает отборным матом машиниста, и у него возникло мимолетное желание подойти к толстяку и спросить, считается ли смерть уважительной причиной нерасторопности Никонова Максима Олеговича.

Возле кабины уже собралось несколько зевак. Они заглядывали внутрь, не решаясь открыть дверь. Хотя наверняка это бы у них не получилось – скорее всего, машинист должен был закрываться изнутри. Метрах в десяти через толпу пробиралась полная женщина в оранжевой униформе. Она двигалась боком, постоянно махая черной рацией, и громко басила: «Пустите, граждане, ну пустите же».

Денис, не останавливаясь, обернулся и еще раз бросил мимолетный взгляд на кабину машиниста, вокруг которой суетились люди. Кто-то все же решился и открыл дверь. Внезапно Денис с облегчением выдохнул. Среди зевак он увидел машиниста. Тот стоял, слегка покачиваясь, женщина в оранжевой униформе придерживала его одной рукой, второй же раздраженно махала на пассажиров.

«Анку ничего не слышал, – подумал Денис, но тут же возникла другая мысль, которая Денису совсем не понравилась: – Но зато теперь он все видит».

25

Анку стоял возле озера и вглядывался в темную воду. Волны со звуком, похожим одновременно на чавканье свиньи и на томный вздох влюбленного юноши, разбивались о берег и прятались, чтобы следующие за ними волны тут же заменили их. Бесконечно медленно они совершали свой путь, появляясь на поверхности и исчезая в ней. Свечи человеческих жизней создавали на взволнованной воде переливающиеся и постоянно изменяющиеся грани. Живые грани. Поразительно живые на фоне мертвого леса.

Многие тысячелетия назад Анку впервые увидел это место: озеро, лес и свечи. Тогда, в самом начале, свечей было гораздо меньше. По прошествии веков их число росло: сотни тысяч, миллионы, миллиарды. Одни зажигались, другие гасли; одни горели долго, другие тухли, едва начав гореть.

Он поймал свое отражение в успокоившейся на секунду воде. Из глубин на него смотрел настоящий Анку – вечная жизнь в оболочке смерти, живая сущность внутри иссохшегося черепа.

Здесь, наедине с собой, Жнец (как он сам предпочитал себя называть) отбросил маску. Маска была нужны для тех, чьи свечи горели за его спиной. Человеческий разум придавал слишком большое значение внешней оболочке. Анку это помнил еще с тех времен, когда и сам был человеком. Начинка не столь важна, важен фасад. Любой старьевщик знал это простое правило: можно продать насквозь гнилой товар, если тот радует глаз покупателя, и, напротив, сложно избавиться от того, что неприглядно. И Жнец создал фасад. Он стал своим собственным image maker, художником собственного образа, а уж людской страх и людская тяга всему придать эпичности и таинственности завершили дело.

Густая волна всколыхнула воду, и иллюзия зеркала исчезла, но Анку не шевелился. Ему нравилось созерцание того, что было так же вечно, как и он сам. В такие моменты время останавливалось, мысли, постоянные его спутники и мучители, прятались, и оставалась лишь пустота, чистая и прекрасная. Как же он, Жнец, хотел раствориться в этой пустоте, остаться там! Но Творец не отпускал его. Творец, который вместо справедливости являл собой предвзятость, тем самым позволяя людям делать вывод, что Слово Божие – не догма, а всего лишь мнение, слабое и изменчивое. Этот мясоед мог прощать кого угодно: убийц, насильников, тиранов, но не находил в своем черном сердце места для прощения Анку. Не позволял ему уйти в пустоту.