Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

Во-первых, он уменьшился в размерах. Во-вторых, он дергался каждый раз, когда за окном проезжала машина. Да что там машина — он все время казался напутанным, словно долго бегал от полицейских.

— Что случилось с Сэмми? — спросил однажды брат. — Он больше не грызет мои ботинки. И смотрите-ка, он теперь гадит на газеты, как велит мама. Он упал духом.

Мама, собиравшая нам шоколадные кексы на полдник, неожиданно заторопилась. Мне стоило бы насторожиться: это были огромные кексы с символом Супермена из «Бакалейной Маккуса».

— Сэмми заболел, — сказал я позже за ужином. — Ему больше не нравятся хрустящие подушечки.

— Что за глупости, — ответила мама. — Всем нравятся хрустящие подушечки.

— Только не Сэмми. И не теперь.

В конечном счете мы нашли еду ему по вкусу — это оказались сырные палочки, — а сестра научилась усаживать пса, нажимая ему на ляжки. То обстоятельство, что собака рефлекторно сядет, если нажать ей на ляжки, ничуть не омрачало триумфа Че.

— Смотрите! — кричала она. — Сэмми сидит! Ну смотрите же! Вы не смотрите.

Через несколько дней появились новые изменения. У Сэмми по-прежнему были пустые глаза и затравленный вид очевидца преступления, который опасается, что ему отомстят бандиты. Но было и еще кое-что.

Как обычно, брат заметил первым.

— Слушайте, что случилось с Сэмми? — спросил он. — Он будто изменил цвет. Он слегка… Поголубел.

— Это смешно, — отрезала мать.

— Может, он в чем-то испачкался? — Пол провел ладонью по кудрявой шерсти пса и внимательно изучил ладонь на свету. — Вроде нет. Никаких следов. Чисто.

Он всегда говорил так, словно работал в Министерстве юстиции. А он ведь даже не был гражданином США.

— Почему он рычит? — спросила сестра.

— Господи, снова ты за свое. Перестань рычать! — накинулась на меня мама.

— Да не Мартин! Собака. Сэмми рычит.

— Может, у него в брюхе урчит от голода, — предположил я, с энтузиазмом принимаясь обшаривать кухонные шкафчики в поисках кукурузных хлопьев.

— Наверное, его нервирует, что он голубого цвета, — задумчиво сказал Пол.

Мама, пошатываясь, бродила по кухне с таким отчаянным взглядом, что мы предпочли уткнуться в свои пирожные.

— Дети, нельзя ли потише? Я даже не слышу, как пью.

Я отреагировал первым:

— Пьешь?

— Что?

— Ты сказала, что не слышишь, как пьешь.

— Черт! — вскрикнула мать. Когда у нее заканчивались аргументы, она превращалась в Роб Роя[12]. — Черт возьми, доедайте, быстро!

Швырнув сковородку на электроплиту, она направилась в гараж, который находился сразу за прачечной. Она всегда рыдала только в своем крохотном зеленом Fiat с откидным верхом, который стоял в неотапливаемом гараже. При этом она пыталась затянуться сигаретой, которую чаще всего забывала зажечь.

— Никаких сомнений, — подытожил я, выключая плиту. — Сэмми изменил цвет.

— Он голубой, — подтвердил брат.

— Знаете, что я думаю? — сказала сестра, которая даже с набитым ртом говорила то, что другие сказать боялись. — Я думаю, что это не Сэмми.

* * *

Мы сидели в гостиной и пытались научить Сэмми играть в нарды, когда вошел отец и объявил, что у него для нас новости.

В нашей семье новости хорошими не бывали. Поэтому мы привыкли не принимать скоропалительных решений, за исключением случаев, когда на подъездной дорожке сигналила полиция.

— Боюсь, я совершил ошибку, — сказал отец. — Я… Понимаете, я… Я обещал Сэмми другой семье, другой маленькой девочке. Она очень благодарна, что вы о нем так хорошо заботились… Но я должен вернуть собаку.

Сестра ударилась в слезы, и Пол бросился ее утешать.

— Это все равно не наш Сэмми, — сказал он. — Убедись, что ты отдаешь ту собаку!

Отец увез пуделя и не возвращался весь следующий день. Мы не удивились: его исследования в лаборатории были странными, и мы никогда не могли с точностью сказать, где он сейчас.

С самого начала не позволяй себе поддаваться страху и унынию. Будь мужественным.

Скучали ли мы по Сэмми? Сестра проплакала два дня, а я не пролил ни слезинки, но еще долго чувствовал ноющую боль в груди, особенно по ночам. Только оглядываясь назад, я понял, что она значила. В те годы я еще не осознавал, насколько одинок, насколько мне нужен кто-то, кто помог бы справиться с ощущением, что ночь длится вечно.

Я никогда не встречал собаку, которая думала бы: «О господи, опять утро». Собаки думают: «Опять утро, Господи!» — почувствуйте разницу.

Много лет спустя я услышал намек, подтвердивший мои худшие опасения. Помнится, я расспрашивал отца о жизни в Замбези, где он занимался исследованиями по пересадке органов.

— В Африке не было всех этих дурацких законов, — сказал он.

— Ты имеешь в виду законы о врачебных преступлениях?

Он подмигнул мне:

— Достаточно сказать, что многие больные благодарили нас. Пусть наша деятельность и не была вполне легальной. По сравнению с Африкой Америка стала таким разочарованием!

Опасная тема. Отец всегда говорил, что Америка — не что иное, как вирус, который мы подцепили в конце шестидесятых в аэропорту Джона Кеннеди.

— Что ты имеешь в виду?