Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)

— Начнёшь есть из миски, преданно целовать мои руки, — выдыхает хрипло. — Руки твоего хозяина.

Жутко, муторно и горячо.

— Начнёшь счастливо повизгивать, когда в качестве особого поощрения проведу рукой по спине или шлёпну по заднице, — ухмыляющимися губами касается виска. — Попросишь, чтобы я вывел тебя на прогулку, на свежий воздух. И я выведу. На поводке. Даже разрешу увидеть рассвет или закат.

Ещё несколько спазмов.

— Трахну свою сучку посреди сада, прямо на траве, без лишних церемоний, — пальцы ни на миг не прекращают изощрённую казнь. — Поверь, тебе станет наплевать и на закаты, и на рассветы. Вселенная сузится до моего члена.

Взгляд теряет фокус.

— Я не трахал тебя по-настоящему, но я трахну, — безразличие в голосе едва ли сочетается с жутким содержанием фраз. — В*ебу из тебя иллюзии о сказочных принцах и детективных расследованиях. В*ебу твою душу.

Конвульсивно дёргаюсь, отчаянно стараюсь выкарабкаться на поверхность, сохранить остатки разума, изрядно подточенного лихорадкой.

— А потом я верну тебя в нормальные условия, в тепло и уют. Позволю снова носить одежду, нормально питаться, ходить, а не ползать на коленях, — его пальцы покидают пылающую плоть, движутся по внутренней поверхности бедра, чертят замысловатые узоры. — Но ты не захочешь, откажешь от этого и взмолишься о наказании. Ты уже не будешь собой.

Тошнота подкатывает к горлу.

— Ты будешь тем, чем я скажу, — неожиданно отстраняется, разрывает контакт. — Не человеком, не животным. Вещью.

Не удаётся справиться с рвотными позывами. Судорожно вздрагиваю. Снова и снова.

Теперь всё действительно прекратится. Застынет раз и навсегда. Кляп душит, убивает, не оставляет надежды.

Умереть, захлёбываясь рвотой, не очень-то романтично, однако никому не дозволено выбирать. Фатальный исход предрекает Фортуна, а не фон Вейганд.

Проваливаюсь в пугающую пустоту, и вдруг — в мгновение ока — свободна.

Не в том смысле.

Свободна от ремешков, которые стягивали затылок, от гадкого резинового шара во рту, от наручников.

От жизни не свободна, от изматывающей зависимости тоже.

Забираю слова обратно. Фон Вейганд круче любой Фортуны, вот уже который раз не даёт мне сдохнуть с пафосом. Чёртов гад.

Спазмы в животе продолжаются, но рвать нечем. Алкоголь впитался намертво, продукты питания давно и упорно игнорирую — депрессия отняла последнюю прелесть бытия.

Кстати, а не от нервов ли это?

Ну, комбинация «тошнота + возбуждение».

Я же почти обтриводномилась, что в не слишком корректной интерпретации Нейтана Янга означает «кончать, блевать и срать одновременно».

Вообще, я не кончила. К счастью, не блеванула. И, спасибо, не обосралась.

Соглашусь, можно было бы опустить некоторые детали типа льющихся по физиономии слюней и позывов на рвоту. Но резиновый кляп, вызывающий не самые приятные реакции организма, и богатое воображение, ярко отобразившее картины собачьих будней, из песни не выбросить.

Вообще, пробовали запихнуть в рот кляп? А подержать его там пару-тройку часов? Не советую, если честно. Дело дрянь.

Машинально растираю запястья, после проверяю неприятно ноющую челюсть. Бедняжка явно не благодарит за поставленный эксперимент, только бы вывиха не было.

— Бл*ть, — получается практически беззвучно.

Ни язык, ни губы не желают слушаться. В горле противно скребёт.

Интересно, кто научил фон Вейганда слову «в*ебу»? Такое вроде не печатают на страницах классических словарей. Где раздобыл запрещённую литературу?

«А про течную сучку на поводке не интересно?» — прорезается скептический голос внутри.

Кто о чём, а матерщинник о ругательствах.

— Запомни это место, — ледяной тон пробирает до дрожи. — У моих ног.

Замечаю высокие сапоги перед собой, перевожу взгляд выше.

Какое счастье дышать полной грудью. Особенно под прицелом горящих чёрных глаз.

— Ты никто, — бросает хрипло и отрывисто. — Грязь.

Лучше бы ударил, врезал изо всех сил, избил, не ведая жалости, переломал все кости, прикончил без суда и следствия.

Лучше бы…

Ладно, пока рот на воле, грех им не воспользоваться.

— Отлично — грязь, — медленно поправляю платье и поднимаюсь с колен. — Грязь, в которой ты увяз.

Проклятые шпильки, едва балансирую, отчаянно стараюсь сохранить равновесие.

— Хочешь уничтожить мою семью? Хочешь уничтожить меня саму? Сломать, превратить в безропотную марионетку и трахать? — речь даётся с огромным трудом, не только из-за пытки кляпом, но и потому что раны внутри не успели зарубцеваться. — Это действительно то, чего желаешь?

Не дожидаюсь ответа.

— Скажи, так действительно легче? — голос срывается, откашливаюсь и продолжаю более твёрдо: — Смешивать с дерьмом, причинять боль, но ни в коем случае не признаваться в собственных чувствах? Скажи, действительно ничего не ощущаешь сейчас? Совсем ничего?

Молчание подстёгивает на новые подвиги, заставляет открывать давно заготовленные козыри.