Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)

Гуглю компанию неожиданного благодетеля. Американская фирма. Вроде никак не связана с ‘Berg International’. Переработка отходов, защита окружающей среды.

Настораживаюсь еще сильнее. Вдруг кто другой забавляется? Доброжелателей предостаточно.

— Все реально, — выносит вердикт Маша. — Сумма принадлежит нам целиком и полностью. Даже налог платить не надо, счета иностранные.

Мрачнею.

Черным по белому зияет везение. Но судьба не улыбается. Скорее скалится, лязгает острыми зубами, подбирается поближе к глотке.

— Ничего не смущает? — уточняю задумчиво.

— Ничего, — произносит сдержанно, молчит, выдерживая театральную паузу, и сухо прибавляет: — Кроме твоей реакции.

— Немного паранойи не повредит, — посмеиваюсь. — Лучше соблюдать осторожность, мало ли.

— Не в этом дело, — роняет вкрадчиво, отворачивается, не собирается продолжать беседу. — Не важно, забудь.

— Нечего интриговать, — бросаю устало. — Договаривай.

— Обойдешься, — отворачивается, возвращается за свой стол, закапывается в пухлые папки с документами. — Я занята.

— Нет уж, — резко поднимаюсь, хватаю ее за плечо, вынуждаю развернуться. — Завершай реплику.

— Ладно, — заявляет сердито. — Раньше мне казалось, ты не хочешь побеждать. Витаешь в облаках, вечно ленишься, ищешь повод сдаться. Но теперь вижу, проблема в другом.

— В моей неземной красоте и природном обаянии? — интересуюсь иронично.

— Ты боишься, — припирает к стене.

— Успеха? — криво улыбаюсь, отстраняюсь.

— Победы, — выдает уверенно.

— Жуть какая, — притворно вздрагиваю.

— Дурачество и прочие шуточки — проявление скрытой агрессии, — прибавляет холодно.

— Проклятье, — смотрю на часы. — Поздно обращаться к психиатру. Завтра схожу. Хотя зачем, если ты сама меня регулярно лечишь? От глупой веры в дружбу, от безумной надежды на собственные силы.

Покидаю кабинет прежде, чем Маша успевает ответить.

***

— Думаешь, я трусиха? — стряхиваю пепел на ступеньки. — Только честно.

Сумерки подступают вплотную. Воздух чист и прозрачен, наполнен едва уловимой долей никотина. Темнеет позже, однако ночь неизменно опускается на город.

Мечтательное настроение обостряется. Так и подмывает строить далеко идущие планы. Сбросить лишние килограммы, избавиться от вредных привычек, найти увлекательную работу. Влюбиться, провернуть пару авантюр, пуститься во все тяжкие.

Гребаная весна полна иллюзий.

— Думаю, нет, — папа вытирает гаечный ключ о рабочие штаны. — Раз стреляешь мои сигареты.

Мы сидим на лестнице возле мастерской. Пейзаж вокруг способен вогнать в глубокую депрессию даже неисправимого оптимиста.

— Помнишь, вы отправили меня в детский лагерь, — затягиваюсь, тщетно пытаюсь скрыть дрожь в голосе. — Перед прощанием ты курил, потушил сигарету об ограду, потом сел в машину и уехал. Тогда я забрала бычок, ведь он пах твоим одеколоном. Хранила его в тумбочке. Представляешь?

— Представляю, — кивает. — Подбираешь разную дрянь.

— Миновала целая вечность, пока я вернулась домой, — заявляю сдавленно.

Слезы бегут по щекам. И гнетущая обстановка не виновата. Наоборот. Не хочу уезжать. Не хочу покидать родные места.

— Прошло пять дней, — поправляет мягко. — Ты изводила воспитателей, рыдала и закатывала истерики.

— Сами нарвались, — вяло оправдываюсь. — Не разрешали позвонить маме.

— Ты постоянно нарушала правила, — вздыхает.

— Ерунда, — морщусь. — Я прирожденный ботан.

Отец смеется.

А мое сердце разрывается от боли. Горло забивает ком невысказанных слов. Трудно дышать, малейшее движение вызывает спазм внутри.

— Эй, братуха, огоньку бы, — поблизости возникает местный гопник.

Иногда массовка спасает. Сложно нагонять пафос и воображать себя оторванным лепестком на ветру, когда поблизости намечается драка.

— Ты как вообще? — папа хмыкает и поднимается, ступает вперед. — В порядке? Ничего не беспокоит?

— Ништяк, — машинально пятится назад.

— Идти можешь? — перебрасывает гаечный ключ из одной руки в другую.

— Могу, — продолжает отступать.

— Ну тогда иди отсюда на х*й, — советует выразительным тоном, провожает парня тяжелым взглядом, потом поворачивается ко мне: — Ты ничего не слышала. Ясно? Ругаться нельзя. И кончай ныть. Шмыгаешь носом, глаза на мокром месте. Тошно смотреть.

— Я ожидала сочувствия, — замечаю укоризненно.

— Не горбись, — хлопает по спине.

— Я хочу сочувствия, — требую с нажимом.

— Ты хочешь пинка.

— Между прочим, домашнее насилие откладывает неизгладимый отпечаток на психику ребенка, — заключаю деловито. — Маша считает меня пассивно-агрессивной. Вероятно неспроста.

— Чепуха, — отнимает сигарету, гасит о бетон. — Ты боец. Вот и не забывай об этом.

— Даже если… — готовлюсь опротестовать.

— Даже если рядом нет никого, кто напомнит, — заставляет умолкнуть.

***

Фон Вейганд не торопится признать поражение. Либо занят, либо забыл. Назначенный срок миновал неделю назад.

Может, мой любимый маньяк обиделся? Решил оставить чужую супругу в покое, больше не станет заявлять права сюзерена. Он же не привык проигрывать.

Это для меня облом как старый-добрый друг, неспешно кочую из дерьма в дерьмо, от одного провала к другому. А некоторым мучительно осознавать фатальный просчет.