Плохие кошки

Когда Котик встал и пошел к ней, Маша подумала, может, все страшное закончилось, но первая же попытка двинуться вызвала столь яростную реакцию, что страх заставил ее еще больше вжаться в стену. В это время Котик подошел к ней практически вплотную, уселся, глядя прямо в глаза, завораживающе и люто, потянулся к Машиному плечу и все так же медленно провел когтем вниз, к локтю.

В первую секунду от боли в глазах потемнело, она дернулась, но тут же замерла, увидев бешеный оскал прямо у лица. Она покосилась на руку — порез был не очень глубокий, и кровь только слегка сочилась, но при этом горел, как будто в него насыпали соли. Маша заставила себя перевести взгляд на Котика, и только в этот момент поняла, что он спокойно сидит, будто дожидаясь этого взгляда, и только убедившись, что она снова смотрит ему в глаза, снова поднял лапу. На этот раз к соску.

В следующий раз Маша пришла в себя поздним вечером. Что было после того, как Котик принялся за ступни, она не помнила, только эпизодами: коготь вонзается в нежную кожу под мизинцем, а она, уже не в силах кричать, впивается зубами в подушку, лишь бы не отдернуть ногу; лапа Котика, уже касающаяся ее щеки, и ожидание жгучей боли, которое все никак не приходит. И жуткая боль в пересохшем горле, сорванном криками. Как ни странно, крови с нее натекло не очень много, простыня была перепачкана, но колом не стояла и к ранкам нигде не присохла, но каждая царапинка давала о себе знать, создавая болевой шум на грани терпимого.

А еще через секунду она почувствовала прикосновение, которое не несло боли, и это было еще жестче, чем боль. Котик лежал рядом с окровавленным плечом и вылизывал его, и с каждым движением боль уходила, уступая место чему-то давно забытому, из прошлой жизни, и это сочетание уходящей боли и приходящего нежного внезапно оказалось для нее, перенесшей надругательство и мучения, потрясением, которое перевернуло ее душу. Она рыдала, кусала пальцы и благодарила, благодарила Котика за то, что простил ее, что пожалел, что он есть и что он ее вот так. У нее не было слов, она сбивалась на невнятное лепетание и снова рыдала, и снова благодарила, и чувствовала его язык, зализывающий ее раны сначала на теле, а потом и на душе.

На следующее утро Маша проснулась невыносимо счастливой. Все, что было с ней до этого утра, казалось незначительным, чужим и произошедшим вовсе не с ней. Даже вид собственного тела, покрытого узором царапин, как будто сливающимся в какой-то странный, но почему-то очень знакомый узор, вызвал у нее не воспоминание о боли, а чисто эстетическое любопытство. Накрутившись перед зеркалом и обнаружив, что мыться ей, собственно, нечем, Маша, совершенно не расстроившись и пританцовывая, отправилась на кухню за чайником. В нем еще точно должна была остаться вода. И только выйдя в коридор, она уловила новый запах, тянущийся из-за закрытой двери кухни.

Маша открыла дверь, в нос ударил резкий сладкий запах, и она осела по стене на слабых ногах. Прямо посреди стола, там, где Котик обычно оставлял принесенную еду, лежала уже изрядно посиневшая и воняющая кисть руки. С полным набором колец на распухших пальцах.

Маша точно не знала, откуда пришло к ней это знание, но когда к вечеру Котик появился в квартире, она уже в сотый раз проигрывала в голове картину встречи, мысленно доводя ее до совершенства. Когда Котик вошел в комнату, она, стараясь не торопиться и не делать резких движений, опустилась сначала на колени, а потом пала ниже, ниц, на пол, и слова благодарности складывались у нее в формулу, еще, может быть, не до конца осознанную, но уже такую важную и желанную. Со стороны это выглядело как сумасшествие: молодая женщина, покрытая царапинами, бормочет что-то перед усевшимся прямо перед ее лицом здоровенным рыжим котом. Но рядом никого не было, чтобы сказать ей об этом, а у Маши… у Маши все пело от того, что она может высказать все то счастье, которое росло у нее внутри в течение дня.

Когда Котик, как ни в чем не бывало, прошел мимо, даже не покосившись на нее, это показалось ей самым большим разочарованием в жизни.

Всю следующую неделю Котик не обращал на Машу никакого внимания, оставляя еду в привычных местах и практически сразу исчезая, а она признавалась ему в благодарности и верности, пытаясь вновь найти ту искру взаимопонимания, которую, как ей казалось, она уловила в те страшные сутки. Маша искала подходящие слова, пыталась заглядывать ему в глаза, один раз даже разрыдалась от переполнявших ее чувств, но Котик каждый раз проходил мимо, проскальзывал в темноту коридора и исчезал, не издавая ни звука.