Плохой мальчик

Я смутился. Но тут же нашелся. Я учился рисовать, ходил в художественную школу. Об этом все знали.

– Я буду делать наброски, – сказал я. – Разные интересные фигуры.

Тут одна девочка встала и сказала:

– А наброски можно делать на бульваре! Везде вокруг много интересных фигур!

Она была права, конечно. Недаром она сейчас членкор Академии художеств.

– Правильно! – сказала Лидия Сергеевна. – Вот еще выдумки, на Пасху в деревню! Ты же современный человек!

Поездка сорвалась. Но я не очень горевал. Современный человек все-таки.

В 1968 (плюс-минус) году на Пасху я стоял около церкви в Брюсовом переулке, тогда ул. Неждановой. Было очень много народу, внутри все не могли поместиться. У людей в руках горели свечи в бумажных кулечках. Было чуть-чуть похоже на японские бумажные фонарики. Моя спутница толкнула меня и показала глазами направо. Буквально через два человека стояли Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. У них в руках были такие же свечки-фонарики.

Если честно, я там стоял исключительно ради возможности поцеловать свою спутницу, безумную недотрогу и капризулю, в которую я был влюблен тогда.

В 1973 году мы с моими подругами Мариной и Ларисой собрались на Пасху в церковь Ивана Воина на Якиманке, тогда ул. Димитрова. Мы уже совсем собрались войти в ворота, как вдруг нам преградили путь. Какие-то молодые люди стояли плотной цепью. Они не грубо, но очень мускулисто оттолкнули нас. Мы откатились назад. Шли старушки. Их пропускали. Шел юродивого вида парень в огромной кепке и нищенских калошах. Его пропустили. Мы снова двинулись к воротам. Цепь снова сомкнулась, нас снова отпихнули.

– В чем дело? – спросил я.

– Домой, домой, домой, – вполголоса запели молодые люди.

А теперь я смотрю Пасху по телевизору. Очень красиво.

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Давным-давно на Смоленской площади висел плакат:

Газета – нового разведчик,
Журнал – учитель и советчик.
Пусть в каждом доме стар и мал
Прочтет газету и журнал!

По части полезных советов особенно хорош был журнал «Здоровье». Однажды мы с приятелем вычитали там следующий совет. Вернее, предостережение доверчивым и неосмотрительным, юным и неопытным:

«Девушке достаточно употребить алкоголь в количестве один грамм спирта на килограмм веса, и она полностью теряет контроль над собой и может стать легкой добычей негодяя».

Мы не были негодяями. Ну, разве что чуточку. Нам было лет по семнадцать. Идея привлекала своей легкостью и дешевизной. Один грамм спирта на килограмм веса – это полтораста граммов водки! Или всего два стакана крепленого вина! И, недоступная, она станет моей легкой добычей.

Пригласили двух подруг. Взяли три бутылки портвейна ноль семь. Ну и какую-то несложную закуску. Устроились на дачной мансарде, на больших старых диванах. Наливали, в уме перемножая выпитое на граммы спирта на килограмм веса. Через час получилось довольно много. Двойная доза, как минимум. Но насчет контроля и добычи было что-то не то.

Я попытался обнять свою соседку.

– Ты руки убери, – сказала она. – Лучше налей вина.

– Да, – сказала другая моему товарищу. – И мне тоже. Эй, ты чего, эй!

Но он уже спал.

ПОГОВОРИМ О СТРАННОСТЯХ ЛЮБВИ

Мы с ребятами сидели на нашей любимой скамейке над речкой; на даче было дело.

А мимо шла парочка. Лет по тридцать. Ну, или по тридцать пять. Обычный такой мужичок с добрым простецким лицом. Низкий лоб, глубокие залысины. Редкие черные волосы зачесаны назад. Ковбоечка, часы на браслетке. И обнимал он за плечо тетеньку с широким толстым носом, низкорослую, полноватую. В цветастом ситцевом платье, в босоножках. Она радостно льнула к нему, прижималась боком, улыбалась, заглядывая ему в глаза. И он улыбался ей в ответ.

Когда они прошли и скрылись в аллейке, один приятель сказал негромко:

– Не понимаю, как старые и некрасивые люди могут любить друг друга.

Мы заржали. Кто-то сказал:

– Не плачь! Ты тоже вырастешь большой, как этот дядя!

– Да, да, – смутился он. – Ну ладно, допустим, они не очень старые. Но какие страшные! Что они, свет гасят? Глаза закрывают? Или просто привыкли? Но как к этому можно привыкнуть?

Мы снова засмеялись. Потому что наш придирчивый друг сам был не очень-то Рудольфо Валентино. Не Баталов и не Лановой. Мягко выражаясь.

Он понял, о чем мы.

– Я, между прочим, об нас об всех, – сказал он. – И о себе тоже.

Мы замолчали и задумались.

Исай Константинович Кузнецов, в семинаре которого я учился писать пьесы и сценарии, сказал однажды: