«Одиннадцатилетнему Мишке Соловьеву начавшаяся война была по душе. На улицах города стало шумно, весело и бестолково. Страшное – а оно нарастало вместе с праздничным – еще не осознавалось Мишкой вполне. Впрочем, так можно было сказать не только о детях. Многие взрослые как бы колебались между ощущением ужаса и праздника в те дни». В центре нового романа Бориса Минаева – образ военной Москвы, судьбы ее взрослых и юных жителей, переплетение личной истории с историей России XX века. Для героев романа Вторая мировая война – не подвиг, не героизм, а обычная повседневная жизнь. Дни и ночи военной и послевоенной Москвы, браки и рождения, болезни и потери, тепло человеческих отношений и холод близкой смерти… Большие и страшные исторические события не в силах изменить вечный рисунок человеческого существования. В романе продолжены некоторые линии предыдущих книг писателя – «Батист» и «Сукно».
Историческая литература / Документальное18+Борис Минаев
Площадь Борьбы
На этих кладбищах было похоронено столько безызвестных предков, дедов и прадедов, каких-то никогда не виденных нами стариков, что эта земля казалась русской не только сверху, но и вглубь на много саженей…
Часть первая
Плита
Гипс в поликлинику привозили в мешках, обломками, сухой материал, его нужно было держать в воде, чтобы получилось что-то вроде пластилина, и это была целая история – потому что если не дотерпеть, не додержать, то он расплывался в руках, и ничего не поделаешь, а если передержать, то вынимался изо рта вместе с зубом, это был непрочный, предательский, очень плохой материал. Считалось, что, перед тем как замачивать, нужно
Нужен был некоторый опыт, Ароныч называл это искусством врача, чтобы вынимать изо рта больного слепок вовремя.
– Ну вот смотри, – говорил Ароныч. – Ну вот как с бабой у тебя, ты должен почувствовать, на раз, на два, на пять, опа! – и вынимаешь… Понятно?
Петя краснел, он еще не знал, когда вынимать и что вообще имеется в виду, понял потом, а когда понял, долго смеялся, – Ароныч стоял лицом к окну и тайком от него отсыпал из кружки соль, стеснялся, на его лбу налипал всегда клок волос, оставшийся от былой шевелюры на мощном лысом черепе. И солнце ласкало его веснушки на лбу.
Ароныч в сущности был красив.
В восьмидесятых он еще работал, продолжал лечить, протезировать.
– Ты учти, – говорил он ему тогда, в 82-м, когда Петя пришел к нему на практику в поликлинику на Большой Дорогомиловской, – мы зубы не просто лечим, а заговариваем. Анекдоты знаешь?
Петя пожимал плечами.
– А должен знать… Ну вот, записывай. Брежнев…
В восьмидесятые годы Ароныч вообще любил поговорить с ним про Брежнева. Брежнев был какой-то его любимой темой, которую он тщательно обдумывал, смаковал и делился ею не со многими, только с самыми любимыми людьми.