Площадь Диамант

И еще попрекнул: когда, говорит, я сказал, что через год вы будете моей супругой, вы даже не взглянули на меня. Я взглянула, а он: не надо, не смотрите так, упаду и пропаду. И вот тут я вдруг, не подумавши, сказала, что у него глаза, как у мартышки, а он только смеется. Резинка врезалась, никакой мочи, а музыканты — тара-ра-ра-ра-ра! И Джульета исчезла, как провалилась. А я не знаю, куда деваться от его глаз, они меня не отпускают, будто весь мир, вся жизнь сошлись в этих глазах, и нет от них никакого спасения. И уже время к ночи, по небу звезды рассыпались, праздник в разгаре и у девушки букет такой красивый, она кружится вся в голубом, кружится… Мама на кладбище Сан Жерваси, а я тут, на площади Диамант… Вы, значит, всякие сладости продаете? Шоколадки, конфетки? Музыканты устали, начали прятать свои инструменты в футляры и вдруг снова вытащили: кто-то заплатил за вальс, и все — опять, как заводные. После вальса народ стал расходиться. Я сказала, что потерялась моя Джульета, а он — Синто тоже исчез, и еще сказал, что когда все разойдутся по домам и на улице не будет ни души, мы с ним станцуем вальс на цыпочках… раз, два, три, раз, два, три. Вот так, Коломета![4] Я на него поглядела и сказала строго, что меня зовут Наталия, а не Коломета, но он только рассмеялся: у вас, говорит, может быть одно-единственное имя — Коломета. Тут я от него рванулась и бегом, он за мной — да не бойтесь… разве вам можно одной на улице? Вас же украдут у меня, понимаете! Что вы делаете, Коломета?

Я встала, как дурочка, мамы нету, резинка режет, хуже проволоки. А потом снова от него бегом. И он за мной.

Перед глазами мелькают витрины закрытых магазинов, и в витринах всякие вещи, как застыли — чернильницы, куклы, отрезы, алюминиевая посуда и кофточки трикотажные… Мы выскочили на нашу Главную улицу — Майор де Грасия, я впереди, он за мной, несемся сломя голову и вдруг… он любил потом рассказывать про это: моя Коломета, когда мы с ней познакомились на площади Диамант, дернула от меня, а возле трамвайной остановки — бац! — все нижние юбки на земле…

Петелька лопнула, и юбки упали. Я перешагнула, чуть не запуталась в них, и дальше — стрелой, словно за мной черти гонятся. А дома, впотьмах, добралась до своей железной кровати и свалилась, как подкошенная. Стыдоба, хоть плачь, но потом стыд поутих от усталости, наверно, я сбросила туфли и вынула заколки из волос. А Кимет всегда рассказывал так, будто все это случилось вчера: резинка у нее лопнула, и она от меня — вихрем. Умора!

II

Все было странно, как-то таинственно. Я надела платье бледно-розовое, летнее, не очень по погоде, и, пока ждала Кимета, у меня кожа мурашками покрылась. Мы условились — у входа в парк Гуэль[5]. И вот я стою, стою, переминаюсь с ноги на ногу и вдруг чувствую, за мной кто-то следит из окна, напротив, где планочки жалюзи шевельнулись. Из дверей этого дома выскочил мальчишка со шпагой и револьвером за поясом, пронесся мимо, даже платье задел, и на бегу мне в лицо — бах, бах… В это время жалюзи приподняли, окно распахнулось, и молодой человек, очень красивый, в пижаме, поманил меня пальцем… Я для верности ткнула себя в грудь, глянула на него и спросила тихонько: Вы — меня? Он, конечно, не услышал, но понял и закивал головой. Я перешла через улицу к его балкону, а он — заходи, побалуемся в сиесту.

Мне прямо кровь в голову, я отвернулась, и такое зло взяло, в особенности на себя. Иду на другую сторону и спиной чувствую, как он меня всю глазами ощупывает. Нарочно встала подальше, чтобы тип этот наглый меня не видел. Стою и боюсь, что и Кимет не увидит. И в голове одна мысль: что будет, как будет… Потому что у нас с Киметом это первое свидание. Все утро была как шальная, думаю и думаю об этом свидании, и такая во мне тревога, такое беспокойство, ну ничего не могу с собой поделать! Кимет назначил на половину четвертого, а пришел в половине пятого. Но я промолчала, мало ли, вдруг сама спутала, не поняла, ведь он даже не извинился, словечка не обронил… И не посмела сказать, что у меня ноги горят, еще бы, целый час простоять в новых лаковых туфлях… И про того наглого типа тоже не сказала. Мы поднимались в гору молчком, а когда дошли до самого верха, мне жарко стало, мурашки совсем прошли. По дороге так хотелось рассказать, что у нас с Пере был разговор, что у нас с ним — все. Сели с Киметом в укромном уголке на каменную скамью, где по бокам росли два густых ветвистых дерева, и откуда-то снизу из листьев выныривал черный дрозд — то на одно дерево порхнет, то на другое и кричит как-то дробно, с хрипотцой. Исчезнет, мы о нем забудем, и вдруг снова вынырнет, летает зачем-то туда-сюда. Я на Кимета краем глаза, вроде бы и не смотрю, а сама вижу, что он глядит вдаль на дома внизу, они сверху кажутся совсем маленькими. И вдруг Кимет спрашивает: а ты не боишься этой птахи?