Площадь павших борцов

Корфес был уже в летах. Рано облысевший (только над ушами еще росли волосы), он имел крупный нос и крепкий подбородок, выдававший в нем волевого человека. (Тогда ему, генералу вермахта, не дано было знать, что со временем он станет видным историком, а его труды будут печататься в московской прессе. Паулюс, испытывая симпатию к Корфесу, сказал, что немало удивлен жестокости Рейхенау и даже не понимает причин, которые вызвали появление этих бесчеловечных приказов.

- Не забывайте, - напомнил Корфес, - что великая германская литература начиналась с "Разбойников" Шиллера. Так уж сложилась наша история, что с первых Гогенцоллернов, осевших в Бранденбургской марке нас, германцев, приучали к насилию, воспитывая в немцах превосходство над другими народами. Даже когда у нас не было штанов, чтобы прикрыть свои задницу мы задирали нос перед всем миром. Но из прошлого "бедного Михеля", над которым потешался весь мир. Гитлер превратил нас в "проклятого Фрица", ставшего пугалом для человечества...

Паулюс был несколько шокирован такой откровенностью Отто Корфеса, который просил называть его не "генерал Корфес", а "доктор Корфес", чем намекал на свое научное звание.

- Стоит ли обострять этот вопрос, доктор Корфес? Германия всегда была вынуждена воевать со своими соседями.

- Отменив приказ Рейхенау, вы, господин генерал-лейтенант танковых войск, доказали, что являетесь умным человеком. Подумайте сами, кто из соседей собирался нападать на Германию после Версальского мира? Может, поляки? Чехи? Норвежцы? Французы? Или русские? Нет, - сказал Корфес, - мы сами взорвали бочку с порохом и теперь враждуем со всем миром...

Разговор становился опасен. Паулюс ответил, что закрывать подушкой свои телефоны не станет, ибо гестапо не боится:

- Но вы, доктор Корфес, назовите мне ту прекрасную и блаженную эпоху германской истории, в которой вы бы хотели жить.

Корфес задумался, опустив голову. Молчал.

- Ну? - торопил его Паулюс, посмеиваясь.

Отто Корфес поднял лицо. Оно было даже бледным.

- Я не знаю такой эпохи, и потому мне приходится жить в той, которая меня породила. Но если я не согласен с этой своей эпохой, значит, я должен ее перестроить.

- Нет, доктор Корфес! - строго отвечал Паулюс. - Если я завтра же пошлю вашу дивизию на Астрахань, вы ее для меня возьмете. Но переделать эпоху вам не удастся. Она такая, какая есть, и человек, живущий в своем времени, обязан подчиняться его требованиям, если он не дурак и желает выжить.

- Простите. Вы рассуждаете... реакционно.

- Вы второй, от которого я слышу эти слова.

- Кто же был первым? - спросил Корфес.

- Ваш коллега - генерал Мартин Латтман. Но он казал об этом намного раньше вас, еще до похода в Россию...

Их разговор прервало появление зятя Паулюса - зондерфюрера СС Альфреда Кутченбаха, в общем-то невредного парня:

- Извините, господа. Но сейчас в нашу дверь должны постучаться позывные из Лондона - позывные Би-Би-Си.

Как раз в этот день (20 января) выступал генерал де Голль, который сказал:

"В то время, когда мощь Германии и ее престиж поколеблены, солнце русской боевой славы восходит к зениту. Весь мир убеждается в том, что этот 175-миллионный народ достоин называться великим... Самые суровые испытания не поколебали его сплоченности. Французский народ восторженно приветствует успехи и рост сил русской нации. Ибо эти успехи приближают Францию к ее желанной цели - к свободе и отмщению".

- Хватит, барон, - сказал Паулюс зятю. - Выключите.

Корфес собрался уходить, жалуясь на мороз, и хвастливо похлопал себя по добротным и высоким валенкам до колен.

- Парадокс! - сказал он. - Наши химики научились заменять каучук искусственной "буной", а вот освоить выделку валенок из обычного войлока германская наука оказалась не способна...

Это верно. На улицах Полтавы Паулюс не раз видел солдат в эрзац-валенках, и это было ужасное зрелище: они таскали на своих ногах какие-то несуразно раздутые гамаши, плетенные из соломы, которая не спасала ноги от холода, а подошвы были сделаны из прессованного картона. Морозы усиливались, поджимая по утрам до 45 градусов. Немцы объявили в Харькове и Полтаве кампанию по сбору теплых вещей. Они ходили по домам и говорили, что теплые вещи нужны для русских военнопленных. Конечно, жители, чтобы помочь своим, все отдавали. Кто что мог. А потом свои же фуфайки и шерстяные шали они видели на немецких солдата. Из фетровых шляп немцы мастерили подшлемники для касок, чтобы они не студили им головы. Иногда обматывали головы женскими рейтузами. Гонялись и за подшивками старых газет, чтобы обертывать ноги... Вся это "русская экзотика" Паулюса поначалу только смешила - никаких выводов он пока не делал. Методично и скрупулезно он приобщался к новой для него среде, все тщательно продумывая.

После войны Фердинанд Гейм вспоминал:

"Случалось даже так, что утром Паулюс отвергал решение, принятое вечером, всю ночь продумав и решив, что следует поступить иначе..."

Между ним и его адъютантом Вильгельмом Адамом сразу - почти с первого дня - возникли дружелюбные отношения.