Читаем Площадь Революции. Книга зимы (сборник) полностью

Если позавчера еще Демыч и компания представлялись просто крутыми бойцами террора (правда почему-то без кавказского элемента), вчера – странными наркоманами со звериным бредом, доводившим их до нечеловеческого состояния, то сегодня в хорошо отмуштрованном астрофизикой мозгу Андрея все вчерашние подозрения насчет псевдо– и античеловеческой природы этих субчиков стали обретать фактическую основу.

В лесу – в отличие от Воли, которую все время тошнило, – Андрей заметил в поведении приехавших новые странности.

Касались они, в основном, двух водил.

Пока Демыч отдавал свои дурацкие приказания, пока осматривал кусок леса (и верно, самый удобный для схорону), эти двое – сквозь мотоциклетные очки – все поглядывали и поглядывали вверх. И мало того что поглядывали. Словно дальним верховым чутьем – что-то они вынюхивали! Губы их при этом шевелились, как у охотников, зовущих собак. Носы – уже как у самих собак – напрягались и вздрагивали.

Издалека шепот распознать было трудно. Однако обладавший острым дальним зрением Андрей все же кое-какие звуки по губам восстановил. Что-то вроде «кефа», «ефа», «фа» – слабо выговаривали не боящиеся мороза губы.

Да и за Демычем (еще рано утром, перед тем как вслед за рябой бабой выскользнуть в дачную дверь) он кое-что новое заметил.

Казалось, этот террорист хренов должен был вести себя как террористу на тайной базе и положено: есть, спать, составлять отчеты и планы, готовить взрывчатку, поглядывать в окна…

Но Демыч, оставшись один, вместо всего этого начал царапать пальцами бесклеенчатый стол, скинул ботинки, стал грести крохотными китайскими ступнями по полу.

«Ну ломка же, ну нарик он», – убеждал себя Андрей.

Убеждал даже тогда, когда Демыч, мутнея лицом, опустился на четвереньки, сглотнул слюну, глянул в окошко, визгливо закашлял, завыл.

Сам не зная почему, Андрей, уходивший все глубже в лес, туда, где чуялась ему дорога на Москву – вдруг повернул совсем в другую сторону.

Еще утром, топая след в след за рябой бабой, уходящей «с ночной смены», и думая отыскать заброшенную дачу близ леса, он заметил далеко, на отшибе, тоже на холме, не таком, правда, как их дачный, высоком, небольшую церковь. Церковь пышно круглилась куполом, взблескивала новеньким крестом, словом, была действующей.

Ну а дач в округе было всего пять. И везде светились огни, шел из труб дымок. «На даче – не отсидеться. Надо искать место в лесу…» – подумалось тогда.

Теперь же, уходя все дальше от лежащей на снегу Воли, он решил вдруг наведаться в церковь. (Сроду в церквах не бывал, за мощными выбросами науки, а потом и неудачного крестьянствования никакого необходимого пласта информации в церковной жизни не чувствовал.)

Церковь была открыта, но служба в ней давно кончилась: внутри пусто, темно.

Вспомнив об изнуряющей своей невидимости, Андрей помешкал, но потом, еще раз оценив внутрицерковную темноту, почти мрак, – вошел.

В церкви никого вроде не было.

Наконец с трудом и как бы по частям восстановился в дальнем углу человек: в расстегнутом полушубке, с круглой бородой, безшапошный.

В слабых отблесках икон и золота человек гасил колпачком последние свечи. Скоро не осталась ни одной: даже близ престольной иконы.

Тихо ступая, Андрей подошел к престолу, к забранной стеклом иконе, нагнулся.

В стекле, чуть в стороне и как бы поверх образа Божьей Матери, он увидел призрачное свое отражение и довольный, но чем-то и сильно смущенный – от иконы отступил.

«Темень, хорошо!» – улыбался он, радуясь.

Тут подошел к нему человек в расстегнутом полушубке. Вглядевшись в Андреево лицо, он тоже обрадовался.

– Так у нас завсегда, – сказал плотный мужичок, неожиданно высоким, таимо-пронзительным голосом. – Кто б не зашел к нам в первый раз – тот сходу и радуется.

– Нет ли здесь сейчас священника?

– А на что тебе, мил друг, священник?

– Спросить про одно дело хотел.

– Уехал. Уехал отец Никодим в Москву. Теперь через три дни только будет. А я староста церковный, Невегласов Иван Лукич, стало быть.

Андрей повернулся, пошел из церкви прочь.

– Да погоди ты! Может, тебе чем помочь надо? Денег али хлебца… Я дам!

– Тут на даче… – сказал Андрей, возвращаясь и на ходу раздумывая: говорить, нет? – Тут на одной из дач… Люди какие-то странные. Вы не замечали?

– Как не заметить. И замечали, и в милицию об них звонили. Хоть и нехорошо это – на людей доносить. Да тут другое дело, кажись. И не донос это вовсе. Так, чуток поразмышляли в трубку телефонную.

Невегласов Иван Лукич подступил к Андрею ближе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Лживый язык
Лживый язык

Когда Адам Вудс устраивается на работу личным помощником к писателю-затворнику Гордону Крейсу, вот уже тридцать лет не покидающему свое венецианское палаццо, он не догадывается, какой страшный сюрприз подбросила ему судьба. Не догадывается он и о своем поразительном внешнем сходстве с бывшим «близким другом» и квартирантом Крейса, умершим несколько лет назад при загадочных обстоятельствах.Адам, твердо решивший начать свою писательскую карьеру с написания биографии своего таинственного хозяина, намерен сыграть свою «большую» игру. Он чувствует себя королем на шахматной доске жизни и даже не подозревает, что ему предназначена совершенно другая роль..Что случится, если пешка и король поменяются местами? Кто выйдет победителем, а кто окажется побежденным?

Эндрю Уилсон

Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Триллеры / Современная проза
Былое — это сон
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

Аксель Сандемусе

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза